В ночном саду

– Я хотел стать хорошим королём, – задумчиво проговорил он. – В самом деле, этого хотел. Но пришлось подавлять бунты, собирать налоги и разбираться с угрозами на границе. Вместе с добродетелью такой груз слишком тяжел. Видишь ли, добродетель занимает слишком много места в седле.

Гнедой поднялся со своих подушек, и я впервые увидел его целиком, в том числе левый бок, который до сих пор прятался в тенях и розовом шелке. Он представлял собой густое переплетение шрамов, рубцов и глубоких ям, порезов всевозможной давности, от очень старых до свежих. Под ними совсем не было видно шкуры – лишь узловатая плоть, и целые лоскуты её отсутствовали, будто их сняли, как сливки. Все рёбра хранили следы переломов. Одно копыто было хрупким и пористым, как соты, а лодыжка покрыта коростой. Он берёг её и оттого ужасно хромал. Кентавр доковылял до меня и приблизил своё лицо к моему, откинув редкие волосы с измученного лба:

– Скажи мне… Измаил, так тебя зовут?.. Не тяжело ли твоей добродетели нести груз такого поручения?

– Оно легче, – прошептал я, – чем противная природе тварь, что позволяет рабу кромсать себя до тех пор, пока не утратит возможность ходить.

Гнедой посмотрел на себя и будто впервые увидел изувеченный бок.

– О да. Так он использует меня. Сомневаюсь, что тебя можно использовать так же – заметь, ему нужна лишь моя лошадиная плоть или, если повезёт, та, что принадлежит одновременно человеку и лошади. Должен признаться, я рад, что ты здесь. Наследники – это важно, как ни крути. Уверен, вы двое сумеете использовать друг друга, а я, честно говоря, устал быть полезным.

Я посмотрел на Омира. Наши взгляды встретились, как камень и сталь. В его глазах не было ни растерянности, ни стыда. В тот момент мы поняли друг друга, и все мысли о моей матери исчезли, как туман над озером с заснеженными берегами. Пусть она сгниёт в своей башне вместе с трижды проклятой дырой. Она была мне не нужна: я нуждался в нём.

Омир вытащил из складок тёмного одеяния длинный нож. Мы втроём смотрели, как он мерцает в лучах, струившихся сквозь изящные окна. Волшебник вручил нож мне. Я и не знал, что убийство может быть таким – открытым, при свете дня, со всеобщего молчаливого согласия. Почти церковная служба, и я волновался как ребёнок, впервые увидевший алтарь.

Я трепетал и будто слышал пение короны. Взял нож и, подойдя к Королю-кентавру, похлопал его по плечу, как всадник хлопает нервного скакуна. Он не отпрянул, и наши взгляды встретились – как древесина и сталь.

– Монстр, – прошипел я и вонзил нож ему в сердце, по самую рукоять, затем вытащил и вонзил снова. Один, два, три, четыре. Пять, шесть. Семь. Восемь.

Гнедой улыбнулся и упал на мраморный помост с глухим стуком, будто мешок тяжелых костей.

Сказка о Принце и Гусыне (продолжение)

Леандр глазел на своего отца, лежавшего на огромной пустой кровати, на его седые виски́ и морщины на лице, порождённые явно не смехом. Его глаза мерцали в тусклом свете.

– Омир и я в самом деле нашли применение друг другу. Он не снял ошейник, а я не послал его на костёр. Он хотел заполучить степняков и их Ведьму, я – Волшебника, который будет согласно моей воле вызывать дождь и засуху, травить и уничтожать то, на что я укажу. Мы вершили великие дела: вместе покорили его степняков, которые, несомненно, были столь же противны природе, как и кентавры. Мне никогда не нравилась магия, но его я терпел, и он был мне за это признателен. Достойная сделка, поскольку никто не был заинтересован кромсать меня как кусок говядины. Не менее достойную сделку я заключил с этой страной, покорившейся моим приказам не хуже любой другой. Я не собирался становиться всеобщим любимцем и поборником справедливости – просто хотел быть сильным.

– Король способен на большее, – заупрямился Принц.

– Так поначалу думает каждый из нас, полный решимости превзойти отцовские достижения, зная, что нам под силу изменить природу людей, сделать её лучше и чище. Но потом кинжалы сверкают в ночи, крестьяне бунтуют, и разные зверства становятся привычным делом, как завтрак. Только принцы верят в высшее благо. Короли знают, что существует лишь Власть, во имя которой можно творить что угодно. Итак, ты перережешь мне горло или предпочтёшь более интимный метод – удушение? Кажется, у меня где-то завалялась гаррота.

– Нет, – ответил Леандр, – я не стану тебя убивать как вор в ночи.

Король опять издал тихий добродушный смех, будто читал сыну сказку на ночь.