В ногу!

В ранних статьях, написанных для издаваемого Лонгом-Кричфилдом журнала, Андерсон особенно охотно использует расхожие клише делового мира, сарказм и ирония в отношении которого в то время еще не нашли себе места в его сознании. Его мемуары («Я рекламирую, рекламирую…»), как и абсолютная наивная искренность самих статей, свидетельствуют о его вере в то, о чем он писал. Когда именно он начал сомневаться в себе и своей работе, трудно сказать, поскольку в жизни человека с недостаточным образованием подобные перемены происходят медленно и неощутимо. Весьма вероятно, изначально он верил в то, что его «Деловые типы» стоит писать, и лишь постепенно осознал всю их низкопробность. Марко Морроу, который близко знал Андерсона в те годы, свидетельствует, что, перед тем как оставить рекламное агентство в 1906 г., Андерсон уже писал беллетристику в свободные минуты на работе и по дороге к клиентам, а по выходным дням — в загородных гостиницах. Однажды Андерсон между делом сообщил Морроу, что за две недели должен решить, стать ли ему миллионером или художником. «Если человек в своей жизни поставит погоню за деньгами превыше всего, — сказал Андерсон, — он скоро будет, богат»[99].И хотя сделать артистическую карьеру казалось гораздо труднее, он подумывал заняться писательством, рисованием[100] или скульптурой. Почти ничего не зная ни об одном из этих занятий, он был готов не колеблясь взяться за все три.

В начале 1905 г. его статьи привлекли внимание Сайруса Куртиса, издателя «Сэтердэй ивнинг пост»[101], который посчитал их настолько многообещающими, что предложил Андерсону что-нибудь написать для его журнала. Андерсон отправил рукопись, которая, однако, была отвергнута, так как, по словам Морроу, бизнесмен был в ней недостаточно «воспет». Очевидно, к тому времени Андерсон уже отчасти пересмотрел те взгляды, благодаря которым показался Куртису «многообещающим». Тем не менее в выпуске «Агрикалчерал адвертайзинг» за май 1905 г. сообщалось, что на банкете в агентстве Лонга-Кричфилда Шервуд Андерсон говорил о том, как служащие могли бы «зашибать деньгу» для своей фирмы. Возможно, он говорил об этом, давясь от смеха, но более вероятно, что он оказался в ловушке реального внутреннего конфликта: он уже не желал воспевать бизнесмена, это «лицо и ядро американизма», но вместе с тем все еще рассчитывал «зашибать деньгу». Этому противоречию, не то чтобы совсем неизвестному в американской действительности, предстояло разъедать его жизнь на протяжении по крайней мере семи последующих лет; он надеялся стать и миллионером и художником одновременно.

Жажда творчества стала будоражить сознание Андерсона и на протяжении 35 лет никогда, даже в периоды наибольшего спада, до конца его не покидала. Немногие американцы когда-либо отдавались роли художника с такой намеренной основательностью, и то, что эта роль была избрана американцем полярно противоположной искусству профессии, заслуживает всяческого изумления и восхищения. Шервуду Андерсону суждено было стать писателем — возможно, как говорил он впоследствии, благодаря природному дару и семейной потребности рассказывать[102], возможно, благодаря воздействию космополитической атмосферы Чикаго, возможно, из чувства соперничества со своим братом-художником, но, скорее всего, потому, что коверканье языка, неизбежное в рекламном деле, часто вызывает у чувствительных авторов желание пользоваться им добросовестно и творчески.

И все же говорить об этом с такой определенностью несомненно значило бы предвосхищать события. В те годы основным стремлением Андерсона было укрепить свое положение во внешнем мире, а не пестовать свое скрытое творческое «я». В 1904 г. он женился на Корнелии Лейн[103], образованной молодой женщине из состоятельной семьи, казавшейся Андерсону воплощением тех достоинств, которых не хватало ему самому, но которые он учился ценить, — светской утонченности, непринужденной воспитанности, уверенности в себе. На нее же (здесь мы можем только гадать) Андерсон, вероятно, произвел впечатление своей живостью, честолюбием и растущим интересом к вопросам культуры.

Вначале этот брак был счастливым. Корнелия создала Андерсону уютный дом, но отнюдь не была в нем просто домохозяйкой, не имеющей других интересов. Она умела принять гостей как милая хозяйка, разбирающаяся в светских тонкостях, которыми он часто пренебрегал, и многие вечеринки в доме Андерсонов превращались в литературные чтения у камина. Для человека, в чьей памяти Клайд, очевидно, все еще был неподалеку, эта атмосфера нарочитой, но отнюдь не мещанской культуры была чрезвычайно приятной и благотворной.