В объективе моей любви

– На самом деле, – неуверенно начинаю я, – в последний момент мне захотелось его переделать.

– Звучит не очень разумно. – Я вижу, как он с трудом сдерживается, чтобы не прочитать мне очередную лекцию. – Но главное, что ты сможешь все исправить.

– Я не хочу ничего исправлять.

– Почему?

– Просто не хочу.

– Почему?

Вот же баран! Зная его, он будет повторять один и тот же вопрос, пока я не отвечу или не полезу на него с кулаками.

– Пропал интерес. – Мне кажется это нормальным аргументом, чтобы все прекратилось, но эти слова по-настоящему выводят его из себя.

– Что ты сказал?! – он поднимается со скамьи и в упор лупится на меня своими большими глазами. – Что это вообще значит: пропал интерес?

– Не начинай, – прошу я его, чувствуя, как закипаю от злости.

– Мы и так оставили тебя в покое. – Когда он наставляет на меня указательный палец, я вздрагиваю от нахлынувших воспоминаний. Перед тем, как ударить, отец всегда громко кричал и больно тыкал меня пальцем прямо в грудь. – Предоставили свободу, но при этом никогда не отказывали тебе в помощи. И что в итоге? Тебя ничего не интересует, ты постоянно бросаешь начатое, устроился на работу, которую уже ненавидишь. Я просто не знаю… не знаю, что еще нам сделать.

– Не надо ничего делать! – теперь и я вскакиваю на ноги. – Меня тошнит от вашей жалости! Всегда тошнило.

Он преграждает мне дорогу, не давая уйти.

– Отойди, иначе я за себя не ручаюсь.

– Успокойся, давай поговорим. – На одно жалкое мгновение я хочу сдаться и сесть обратно, но желание врезать ему оказывается сильнее.

Я со всей силы толкаю его в грудь, и он, потеряв равновесие, падает на спину.

Уходя, я убежден, что он валяется на земле, но уже в следующую секунду он сбивает меня с ног, налетев со спины. Мы кубарем летим на искусственную траву.

– Слезь с меня, придурок! – ору я что есть мочи, но брат продолжает заламывать мне руки. Его волосы лезут мне в рот, из-за чего я начинаю плеваться. – Как же ты меня достал!

– Взаимно! – кричит он в ответ. – Ведешь себя, как безмозглый.

– Сам ты безмозглый, – немного вырвавшись из его хватки, я иду в атаку и бью его в бедро.

– Говнюк! – он несильно пинает меня коленом в живот.

Закашлявшись и окончательно освободившись, я откатываюсь в сторону и ложусь на спину. Брат устраивается рядом. Его дебильные волосы продолжают лезть мне в лицо.

– Уберись отсюда, – я яростно отпихиваю его ногами.

– Да пожалуйста! – Он действительно отодвигается на пару метров, но все равно продолжает смотреть в мою сторону. – Больно было?

– Жить буду, – фыркаю я, все еще держась за живот. И сразу вспоминаю, как сильно он ударился спиной, когда я толкнул его. – А тебе?

– Нет, – отвечает он с явной обидой в голосе, потому что не он затеял эту драку. Он никогда не начинает первым. Потому что знает, сколько синяков было на моем теле в день, когда полицейские привезли меня к ним домой.

Слезы против воли проступают в уголках глаз. Я люблю братские среды, люблю проводить время с семьей, но все равно продолжаю вести себя, как они. Словно все родительские грехи после их смерти перешли ко мне, а я оказался слишком слаб, чтобы с ними совладать.

– Иди сюда. – Я и не заметил, как Марк оказался рядом. Он сидит, в который раз раскрыв для меня свои объятия.

Когда мы еще не жили вместе, я злился, когда он или другие называли нас братьями. Я был ребенком своих родителей и не собирался становиться частью другой семьи. Когда меня привезли в дом тети и дяди, я назвал их и Марка чужими и попросил полицейских вернуться за мной, чтобы отвезти в детский дом. Никогда не забуду удивление в их глазах.

Уткнувшись в плечо брата, я осознаю, что не представляю без него свою жизнь. Из-за этого стыд и чувство вины становятся просто невыносимыми.

– Прости меня, я так виноват перед всеми вами.

Хуже всего, что мне прекрасно известно, как строго относится к Марку мама. И дня не проходит, чтобы она не оскорбила его образ жизни. Ей претит, что он выбрал писательство, хотя мог стать кем угодно. Их каждая встреча сопровождается спором на тему важности литературы. Ей, врачу с большим стажем, трудно согласиться с позицией брата, который буквально живет своими историями. Ко мне же она всегда относилась и относится с пониманием, но я все равно злюсь, стоит ей или папе поднять вопрос о моем будущем.

– Что с тобой такое? – спрашивает Марк, крепко обнимая меня за одно плечо. – Мне казалось, тебе стало лучше.

Я тоже так думал.

– Видимо, нет.

С тех пор, как мы с Лу вернулись домой, плотина, сдерживающая мои проблемы, словно начала рушиться. А неприятные воспоминания одно за другим начали вылезать на поверхность.

– Может, тебе вернуться домой?

Я и сам думал об этом. Эта проклятая тишина действует на нервы, и в последние пару недель ко мне вернулись проблемы со сном.

– Не знаю, – отвечаю я, потому что не хочу сдаваться. Вернуться домой – значит, признать поражение.

– Никто не будет против, – уверяет меня брат, – просто помни об этом, ладно?

– Ладно, – киваю я.

– Можешь не возвращаться насовсем. А просто иногда приходить в гости с ночевкой.

– Ладно, спасибо.