В объятиях дождя

В конце концов, после обмена подписями на документах, обмена рукопожатиями и закрытых сделок – включая негласные, приносившие наибольший доход, – Рекс Мэсон имел один побудительный мотив: волю к власти. И Уэверли-Холл, как и жизнь Рекса, был построен в погоне за одной целью: сохранения и поддержки этой власти. Рекс не испытывал ни малейшего интереса в приязни и расположении окружающих людей. Он хотел только того, чтобы они боялись его. Днем и ночью его единственной неотступной целью было вселение страха в своих конкурентов, которыми он считал всех, кто его окружает. Включая меня и моего брата. Чужой страх давал ему власть для управления любой ситуацией, в которой он мог оказаться. Если вам кажется, что я говорю самоуверенно, то у меня было тридцать три года для размышлений.

Рекс мерил себя и всех остальных по критерию власти над окружающими. Только такие люди имели значение для него. Уподобившись тетушке Мэйм[25], он мог встать за обеденным столом и провозгласить тост для своих партнеров по бизнесу и новейших друзей: «Жизнь – это банкет, а кому не досталось крошек со стола, пусть мрут с голоду. Наслаждайтесь!»

Когда мне было шесть лет, Рекс устал от Уэверли-Холла и его обитателей, и его еженедельные визиты стали ежемесячными. Через год-другой он стал приезжать раз в три месяца, а потом почти перестал это делать. В восьмилетнем возрасте я лишь однажды видел моего отца. И всю жизнь я никогда не праздновал свой день рождения или не просыпался утром на Рождество с кем-либо, кроме мисс Эллы.

После строительства, завоеваний, разделов, продаж, приобретений и разлук, в возрасте пятидесяти восьми лет Рекс посвятил себя трем вещам, над которыми он не имел реальной власти: алкоголю, женщинам и лошадям. Эта гремучая смесь стала причиной его Ватерлоо. Когда я поступил в среднюю школу, Рекс Мэсон каждое утро принимал семь лекарственных препаратов и запивал их восемью унциями двенадцатилетнего виски «Джек Дэниэлс». Следующие десять лет, благодаря пристрастию к собственному товару, он существовал на жидкой пище, пока в семьдесят лет не познакомился с приватной танцовщицей Мэри Викторией – звездой ночного клуба, арендовавшего нижний этаж его здания. Она была силиконовой красоткой ростом выше шести футов и любила все, что блестит. Она наполняла его ночи и его стаканы; очень скоро Рекс стал нажимать своей тростью кнопки лифта на ипподроме, а Мэри вся сияла от побрякушек и выбирала скаковые номера. Рекс и Мэри заслуживали друг друга, и оба сделали неправильный выбор.

Когда Рексу исполнилось семьдесят пять лет, Мэри растратила большую часть того, что не забрало налоговое управление. А после тридцати с лишним лет сфальсифицированной отчетности и незаконного возврата налогов налоговики забрали все, что только смогли найти. Мэри разъехалась с Рексом сразу же после того, как правительственные агенты реквизировали его документацию и направили извещение о выселении. Рекс собрался с силами, протрезвел почти на целые сутки, выпотрошил несколько офшорных заначек, о которых налоговая служба ничего не знала, и смог удержать за собой две вещи: свой высотный дом в Атланте и Уэверли-Холл.

Уэверли-Холл был единственным разумным выбором, который он когда-либо сделал. Мало-помалу Рекс подарил свой монумент двум людям, которым было мало дела до этого: мне и Матту. Я узнал об этом лишь несколько лет назад, но, еще когда я был десятилетним мальчишкой, мы владели всем, что могли видеть на две мили вокруг себя. Хорошо, что он не сказал нам об этом, потому что иначе мы бы выгнали его оттуда через две минуты.

С тех пор как Рекс ушел из цирка, он контролировал свое потребление спиртного, чтобы неустанно производить желаемое впечатление на окружающих. Когда я достаточно вырос, чтобы понять, мисс Элла сказала мне, что секрет Рекса был очень прост: «Его сила – в его выпивке». Как и большинство демонов, алкоголь в конце концов одолел его.

Теперь, в возрасте восьмидесяти одного года, Рекс Мэсон находится на заключительной стадии болезни Альцгеймера, не может сосчитать до десяти или контролировать непроизвольное слюнотечение с дрожащей нижней губы и проводит весь день в подгузнике, сидя на корке собственных экскрементов в доме для престарелых недалеко от Уэверли.

Порой я вспоминаю об этой жизнерадостной картине.

Глава 5

В двух милях к востоку от Джулингтон-Крик Матт перестал грести и оставил каноэ беззвучно скользить по воде. Речной берег стал узким, высокие деревья раскинули над водой первозданный лиственный полог. Пролив извивался в разные стороны, лишь изредка выходя на прямую линию. Вода капала с лопасти весла, пока Матт слушал уханье сов, убаюкивавшее его последние семь лет. Старая птица с глубоким утробным клекотом подавала голос с верхушки кипариса. Другая, дальше к югу, поспешила ответить ей, словно приводной маяк. Около минуты они обменивались сигналами, пока третья сова не заухала на западе, и первые две замолчали.