В объятиях дождя

– Такер, твое больное место – это твое место для людей.

Мои брови поползли вверх.

– Что?

– Да, твое место для людей.

– Что это такое?

– Это все равно что твоя внутренняя копилка.

Я посмотрел на свой живот.

– Там нет денег?

Она покачала головой и улыбнулась.

– Дело не в деньгах. Там находятся люди, которых ты любишь и которые любят тебя. Это место чувствует себя хорошо, когда оно наполнено, и болит, когда оно пустое. Сейчас оно становится больше. Это что-то вроде боли в твоих икрах и лодыжках, потому что ты быстро растешь, – она положила ладонь мне на пупок и добавила: – Все это упаковано там, у тебя за пуповиной.

– Как оно туда попало?

– Бог поместил его туда.

– И у каждого человека есть такое место?

– Да.

– Даже у тебя?

– Даже у меня, – прошептала она.

Я посмотрел на ее живот.

– Мне можно посмотреть?

– Ох, ты его не увидишь. Оно невидимое.

– Тогда откуда мы знаем, что оно настоящее? – спросил я.

– Ну… – Она ненадолго задумалась. – Это все равно что огонь в камине. Ты не видишь жара, который исходит от этих углей, но ты его чувствуешь. И чем ближе ты находишься к огню, тем меньше сомневаешься в его жаре.

– А кто есть у тебя в животе? – поинтересовался я.

Она привлекла меня к себе на грудь, и кресло-качалка скрипнуло под нашим весом.

– Давай посмотрим. – Она положила мою руку себе на живот и сказала: – Вот, есть ты. И Джордж.

Джордж был ее мужем, умершим примерно за полгода до того, как она откликнулась на объявление Рекса. Она мало говорила о нем, но его фотография стояла над нами на каминной полке.

– И Мозес. – Она шевельнула рукой. – Моя мама, мой отец, все мои братья и сестры. Вот такие люди.

– Но все эти люди умерли, кроме меня и Мозеса.

– Если кто-то умирает, это еще не значит, что он покидает тебя. – Она ласково взяла меня за подбородок и повернула к себе. – Такер, любовь не умирает, в отличие от людей.

– А кто тогда есть в животе у моего отца?

– Ну… – Она помедлила с ответом, но потом решила сказать мне нечто очень близкое к истине: – В основном это «Джек Дэниэлс».

– Тогда почему вы не наполняете себя мистером Дэниэлсом?

Она рассмеялась.

– Для начала, мне не нравится его вкус. А во-вторых, когда я хочу чем-то наполнить это место, мне достаточно одного глотка. Если пить мистера Дэниэлса, тебя будет мучить жажда, пока не выпьешь еще. Придется пить его каждый день и каждую ночь, а у меня нет времени на такие глупости.

Пламя лизнуло заднюю часть очага и высветило древесный рисунок на углях, подернутых белым пеплом.

– Мама Элла, а где моя мама?

Мисс Элла прищурилась, глядя в огонь.

– Не знаю, дитя мое. Я не знаю.

– Мама Элла?

– Да. – Она пошарила железной кочергой в очаге, не обращая внимания на запретное имя.

– Мой отец сердится на меня?

– Нет, детка. – Она крепче прижала меня к себе. – Поведение твоего отца не имеет никакого отношения к тебе.

Минуту-другую я сидел тихо, глядя на то, как дальний конец кочерги раскаляется докрасна.

– Значит, тогда он сердится на тебя?

– Нет, не думаю.

– Тогда, – я указал на ее левый глаз, – тогда почему он ударил тебя?

– Такер, я полагаю, что крики и рукоприкладство твоего отца имеют прямое отношение к его тесной дружбе с мистером Дэниэлсом. – Я кивнул, как будто все понимал. – Сказать по правде, я не думаю, что он все хорошо помнит.

– А если мы будем пить мистера Дэниэлса, он поможет нам забыть?

– Только на время.

Пальцы мисс Эллы расчесывали мои волосы, и я ощущал ее дыхание у себя на лбу. Она говорила мне, что иногда во время молитвы чувствует, как на нее нисходит дыхание Бога и окутывает ее, словно утренний туман. Я ничего не знал о дыхании Бога, но если оно было таким же, как дыхание мисс Эллы – сладостным, теплым и близким, – то я хотел бы с ним познакомиться.

– Ты можешь сделать так, чтобы он не был таким злым?

– Такер, ради тебя я бы вышла на рельсы перед поездом, если бы думала, что это поможет, но мисс Элла может делать только определенные вещи.

Свет углей отражался от ее сияющего лица и заставлял ее кожу казаться светлее. Он также освещал маленький шрам над ее правым глазом и оставшуюся припухлость. Она усадила меня прямо и расправила мне плечи, потом похлопала меня по животу и улыбнулась.

– Ты знаешь, что иногда я захожу в твою комнату без свечи или фонарика? – Я кивнул. – Ну вот, так и любовь. Свету не нужно объявлять о своем приходе в комнату или просить темноту, чтобы она ушла. Он просто есть. Он движется перед тобой, и темнота отступает, словно отлив. – Она обвела комнату широким жестом. – Это потому, что темнота не может быть там, где есть свет.

Она качала мою руку в своей. Ее рука была морщинистой и мозолистой, а костяшки пальцев больше моих, немного не соответствуя размеру ее кисти. Ее серебряное обручальное кольцо истончилось по краям и свободно болталось на пальце. Моя рука была маленькой и почти без веснушек, а под ногтями засохла алабамская глина. Порез на средней костяшке указательного пальца раскрывался каждый раз, когда я сжимал руку в кулак.