В объятиях дождя

Вода тут текла в двух направлениях. Большая часть водного пространства пополнялась рекой, а более мелкое течение или поток существовал за счет болотных вод. Я направился к более узкому протоку и заметил, что вода здесь становится все чище и чище. Я проплыл еще метров пятьдесят-шестьдесят и обнаружил ее источник. Ручей кончался столь же внезапно, как и начинался – с источника, который бил ключом из-под корней старого кипариса. Я с трудом развернул каноэ, направился опять к более широкой водной полосе и, проплыв некоторое расстояние, улыбнулся воспоминанию: это место так напоминало подземное озерцо в ущелье! А ведь там я провел лучший день в своей жизни. Я снова поплыл к черной воде, и вот тогда меня осенило: может, Мэтт подумал о том же, оказавшись в этих местах? И я снова вернулся к протоку с чистой водой и заметил там пену – мыльную, едва заметную мыльную пену. Я проплыл под ветвями кипариса и, чтобы ловчее проскользнуть под ними, лег на дно, а когда снова смог сесть, то понял, где очутился, – здесь были истоки ручья. Подо мной пузырилась вода, вытекавшая из глубин земли. Берег казался грядой влажной черной грязи, но здесь уже росли пурпурные ирисы и белые водяные лилии. Большой участок чернозема порос красными трубчатыми амариллисами, чьи огромные нижние листья утопали в воде. Какая-то птичка вдруг вылетела из листвы. Здесь была своя жизнь.

С левой стороны, на берегу, я заметил каноэ. На сиденье лежала шахматная доска; игра была незакончена, и половина фигур теснилась рядом с доской или валялась на дне каноэ. На берегу я заметил следы, ведущие к зарослям дикого винограда, там они и обрывались.

Я оглянулся, надеясь увидеть Мэтта, но никого поблизости не было. Положив весло в каноэ, я осторожно стал пробираться к берегу, по холодной воде, доходившей до колена. Там я заметил небольшое сооружение, напоминавшее нору, в которой можно было лежать, свернувшись калачиком. Я раздвинул виноградные лозы и увидел пару глаз, смотревших на меня с перепачканного грязью лица. Тело тоже было грязным, белели только кисти очень чистых рук. И эта грязная глыба смотрела на меня в упор и дрожала, почти тряслась от страха. Не проронив ни слова, я сел, прислонившись спиной к виноградным зарослям. Я даже предположить не мог, как будут разворачиваться события. А Мэтт по-прежнему смотрел на меня в упор. Прошло три-четыре минуты, и он вдруг разжал ладонь, на которой лежал обмылок. Левую руку он прижал к груди. Он протянул мне обмылок. Я взял его, и Мэтт машинально убрал руку. Лицо его распухло от комариных укусов, впрочем, как и его белоснежные руки. Он все еще молчал. Я никогда не видел его в таком ужасном состоянии. И вообще никого в мире. Это была человеческая оболочка, которая уже едва дышала.

– Привет, дружище, – прошептал я, но Мэтт даже глазом не моргнул – и я стал мыть руки, а потом спросил: – Ну и о чем ты сейчас думаешь?

Прошло несколько минут. Он оглянулся и хриплым голосом, едва слышно ответил:

– Боксирую с солнцем… плыву на облаке… ловлю капли дождя… – и указал на окружающее нас пространство. Я спросил:

– На твоем облаке хватит места для нас двоих?

Подумав немного, он взглянул на левую руку, в которой что-то держал, немного ее разжал, а потом плотно стиснул снова и кивнул. «Ну, значит, все не так уж и плохо», – прошептал я.

Мы молча просидели в темноте еще час, и вдруг Мэтт спросил:

– А ты помнишь, как мисс Элла нам читала Библию?

Я кивнул, удивляясь такому осмысленному вопросу.

– А я вот сидел тут и думал о том, как Авраам занес нож над Исааком, чтобы принести его в жертву[22].

– И что же ты надумал?

– Как ты думаешь, он способен был его убить?

– Да, думаю, что смог бы. Но Бог тоже так думал и боялся этого.

Мэтт снова кивнул, а потом изрек, словно истину:

– Да, ты прав. Авраам убил бы сына.

Мы опять замолчали, а тьма вокруг нас продолжала сгущаться.

– Если хочешь, я отвезу тебя обратно, – предложил я. – Нет, не в твою палату, – покачал я головой, – а домой.

– А Гибби разрешит? – спросил Мэтт и нахмурился.

– А я его и спрашивать не буду.

– Но Гибби хороший человек. – и Мэтт осмотрелся вокруг, словно стараясь разглядеть где-то поблизости лечебницу «Дубы».

Я согласно кивнул, подошел к каноэ и вернулся с пиджаком. Вынув пластмассовую коробочку из кармана, я показал ее Мэтту, который пристально на нее уставился.

– Мне надо будет потом отдать тебе вот это.

Мэтт взглянул на свое левое плечо, потом – на меня, а я снял колпачок со шприца, завернул Мэтту рукав, вколол ему торазин, бросил использованный шприц в воду и сунул коробочку в карман пиджака. А Мэтт и бровью не повел, но встал, его рост удивил меня. Он был выше, чем тогда, когда я отвез его в лечебницу, но совсем не прибавил в весе. Он был все такой же худой, только мускулы выпирали. Сунув сжатый кулак в карман, он неподвижно стоял на месте, а я на всякий случай отступил и молча наблюдал за ним с безопасного расстояния.

Мэтт вынул руку и хлопнул себя по карману:

– Это помогает мне помнить…