В объятиях Кали

И тогда заговорил старейшина деревни. Приход Мастера Лу был, по его словам, действительно, знаком Богини, но не странник должен был стать жертвой, он – лишь орудие. Старейшина приказал отнести тела четырех мужчин к подножью статуи, чтобы увидеть, ублаготворила ли Богиню непролитая кровь жертв.

На закате крестьяне с молитвами отнесли тела к статуе и разошлись по домам.

Утром следующего дня жители увидели результаты своего жертвоприношения: у статуи выросла новая рука.

– Чудо! – возопили жители.

– Знак Кали!

– Смерть любезна ей!

– Она возлюбила ее!

– Убивай для Кали!

– Убивай!

– Убивай!

– Убивай!

Оказывая всевозможные знаки почтения, жители подвели Лу к статуе, и старейшина вновь обратился к Богине.

– Глубокопочитаемая нами Кали, – сказал он, – этот странник убил этих людей в Твою честь. Он не пролил ни капли крови, дабы они могли целиком перейти к Тебе.

Если появление новой руки было Первым чудом, то теперь Кали явила им Второе. Глаза статуи устремились на стоящего перед ней Лу, и уголки ее губ скривились в усмешке.

Пораженные жители пали ниц, преисполненные почтительного благоговения к Богине и к избранному ей мужчине, и тут произошло Третье чудо.

От статуи заструился аромат, распространяясь вокруг. Мастер Лу запустил руку в карман кимоно и вытащил оттуда желтый платок – им он хотел защититься от запаха, но тот был слишком сильным и, не в силах сопротивляться ему, Лу упал на колени, целуя ноги статуи и глядя на нее взором, исполненным любви.

– Она завладела им, – сказал Старейшина. – Кали совершила брачный обряд.

Лу испугался странной власти изваяния. Сначала он не стал разубеждать жителей деревни, веривших, что он дорог их самодеятельной Богине, потому что боялся наказания за убийство их четырех односельчан. А потом, когда пошел второй месяц его пребывания в деревне, свершилось Четвертое чудо Кали, заставившее его бояться не только за свою жизнь.

Останки первых четырех жертв давно уже превратились в прах и были захоронены, когда Богиня вновь возжаждала крови.

– Она требует новых жертв, – объявил Старейшина, но Лу отказался стать орудием бессмысленного убийства для ублажения куска глины.

– Она все равно заставит тебя убивать ради Нее, – предсказал Старейшина.

– Никто не может заставить Мастера Синанджу поднять руку против его воли, – гордо заявил Лу и пошел к тому месту в центре деревни, где стояла статуя.

– У тебя нет власти надо мной, – сказал он изваянию, вложив в эти слова весь пыл души.

Но этого оказалось недостаточно. Статуя вновь стала источать женский аромат, вскруживший голову Лу, и слепая, неподвластная ему похоть охватила Мастера.

– Он готов снова убивать, – сказал Старейшина. Жители возбужденно зашумели.

– Кого он изберет в жертву?

– Он никого не изберет, – ответил Старейшина. – Это сделает Кали.

– Каким образом?

– Мы узнаем. Она подаст нам знак, – сказал Старейшина.

И Богиня действительно подала знак – это и было Четвертым чудом. На лбу Старейшины появилась бледно-синяя точка. Жители деревни взирали на чудо с изумлением, а точка, между тем, темнела.

– Она выбрала Старейшину, – закричали люди.

– Нет! – Лу изо всей силы старался освободиться от страшной силы, которая овладевала им, и пытался отойти от статуи. – Я не буду ... убивать.

Но старейшина понимал, что Богиня, которую создали он и его народ, удовлетворит только его смерть, и потому, обнажив шею, склонил голову пред Мастером Лу.

Лу издал мучительный крик, но даже высокоразвитое чувство справедливости Синанджу не смогло противиться гневу Богини, и тот, вскипев в нем направил его могущественные руки. Вытащив опять желтый платок, он обернул его вокруг шеи старика и сильно затянул. Мгновение – и Старейшина лежал, поверженный, у подножья статуи.

Лу рухнул рядом, вопль поражения вырвался из глубины его отныне порочной души.

А статуя усмехнулась снова...

* * *

– Ладно, Чиун, – с отвращением произнес Римо. – Статуя? Улыбнулась? Не морочь мне голову.

– Некоторые вещи становятся реальностью прежде, чем обретут форму, – сказал Чиун.

– Вот, смотри. Я покажу тебе. – Он приподнял деревянный стул, стоящий у письменного стола. – Ты не будешь отрицать, что это стул, правильно?

– Согласен. Стул, – признал Римо. Склонившись над столом, Чиун набросал на листе бумаги рисунок того же самого деревянного стула.

– И это тоже стул?

– Да. Полагаю, что так, – осторожно согласился Римо.

Чиун спрятал руки в рукава кимоно.

– А вот здесь ты, Римо, ошибаешься. Ни эта деревяшка, ни лист бумаги, разрисованный чернилами, – не есть стул. Они играют его роль только потому, что тебе так удобно.

– Гм.

– Настоящий стул находится в твоем сознании, сынок. Хотя и он уже вторичен. Первый оригинальный стул – это идея в сознании кого-то, давно забытого. Но реальна именно идея. Материальное воплощение – только ее дом.

– Для меня все это несколько сложно, – сказал Римо. – Философствовать – не мое предназначение. Мое предназначение – убивать людей.