В объятиях принцессы

Руки, державшие Луизу, были сильными и надежными. Она слегка расслабилась и уткнулась лицом в мягкую шерсть жилета. Ее куда-то понесли. В неизвестность.

Она услышала сдавленное ругательство.

– Я вычту стоимость жилета из твоего заработка, Маркем, – проговорил знакомый голос. Луиза облегченно вздохнула и провалилась в забытье.

Глава 13

У ее постели сидела женщина.

Луиза несколько раз моргнула – надо же, какими неподъемными бывают веки, – надеясь, что незнакомка исчезнет, но она никуда не делась. Темный женский силуэт на еще более темном фоне.

– Сгинь, – прохрипела Луиза. Язык тоже оказался тяжелым и ворочался с трудом.

Женщина пошевелилась и склонилась над ней. Теперь Луиза заметила маленькую белую шапочку на ее темных волосах.

– О, вы проснулись, – сказала она.

– Конечно, проснулась, – проговорила Луиза, но ее голос звучал очень странно. Звуки были низкими, хриплыми и сливались вместе, словно их издавал пьяный.

– Тише, тише, – всполошилась женщина. – Вам пока лучше не разговаривать.

– Кто вы?

– Я – Памела, служанка его милости. Он будет очень рад, что вы наконец проснулись. – Женщина встала и положила ладонь на лоб Луизы. На ней было простое черное платье и белый фартук, накрахмаленный и тщательно отутюженный. Край жесткой манжеты оцарапал щеку Луизы. – Слава богу, у вас больше нет жара.

Руки Луизы коснулось что-то теплое и влажное. Она немного повернула голову и увидела Куинси, смотревшего на нее с надеждой.

Памела ахнула и замахала руками на собаку:

– Ах ты, негодник, немедленно слезь с постели!

– Нет, пусть останется, – попыталась сказать Луиза, но песик, очевидно, привыкший подчиняться женщине, спрыгнул с кровати и скрылся из виду. Его коготки некоторое время цокали по деревянным половицам, потом он, вероятно, лег и громко вздохнул – с облегчением или смирением.

– Я хочу пить, – прохрипела Луиза.

– Конечно, хотите, бедняжка. – Женщина протянула куда-то руку. Когда эта рука снова появилась в поле зрения Луизы, в ней был стакан с водой, который она приложила к ее пересохшим потрескавшимся губам. – Попробуйте это.

Почувствовав во рту благословенную влагу, Луиза едва не расплакалась от счастья. Она подалась вперед и стала жадно пить, не обращая внимания, что жидкость льется на подбородок, шею и на грудь.

– Вот и хорошо.

Опустевший стакан исчез. Теперь в руке женщины оказалась тканевая салфетка, которой она стала промокать разлитую воду. А Луиза неожиданно встревожилась. Где она? Кто она? Что случилось?

Она – Луиза. Случилось… что-то плохое. Ее сестры!

– Мои сестры! – воскликнула она и попыталась поднять голову, но шея явно не желала держать такую тяжесть.

– Мне ничего не известно о ваших сестрах, – проговорила Памела. – Возможно, его милость вам что-нибудь расскажет.

– Его милость?

– Граф Сомертон.

Услышав это имя, в мозгах Луизы словно прорвалась плотина, и она все вспомнила. Кабинет. Шкатулка. Ее маскировка.

Олимпия. Динглби. Ее сестры. Петер и князь Рудольф.

Боже правый! Ее маскировка!

– А теперь спокойно лежите и отдыхайте, – сказала Памела, вставая. – Я пошлю кого-нибудь к его светлости. Надо сообщить ему, что вы наконец проснулись.

– Нет-нет! Я…

Открылась дверь, впустив в комнату болезненно яркий свет. Луиза отвернулась.

– Граф будет очень рад, что вы очнулись, – сказала Памела. – Он сам много времени провел у вашей постели, наблюдая, как вы боретесь с болезнью. Вы все время бредили.

– Болезнь? Какая?

– Тиф, конечно. Очень тяжелый случай. Мы уже думали, что вы не выкарабкаетесь. Только его милость не терял надежды.

Дверь тихо закрылась.

Ребенком граф Сомертон был очень одинок. Его брат и сестра еще в младенчестве скончались от каких-то детских болезней. Предоставленный самому себе, мальчик знал все ручейки и пригорки старого семейного поместья в Нортгемптоншире, все овраги и тропинки, был знаком со всеми местными жителями. На лугу у пруда он впервые увидел лису, точнее, ее заметили собаки, и в последовавшей короткой схватке лиса не вышла победительницей. Уже юношей он провел целое лето, с удовольствием валяясь в пахучем сене с молодой женой Билли Сайкса, который обрабатывал землю на Якобс-Хилл в течение сорока лет и был несказанно рад, когда в следующем апреле под его крышей родился крепкий здоровый сын. Семнадцатилетний Сомертон потрясенно взирал на темноволосое верещащее последствие своих развлечений. «Какой он красивый и сильный, – гордо сказал Билли. – Он будет обрабатывать землю после меня. Он справится».