В объятиях принцессы

Насколько близки они были тем летом? Стали ли любовниками? Такая возможность ей никогда раньше не приходила в голову. Она была за гранью ее воображения. Семь лет назад Луиза даже думать не смела о возможности интимных отношений с мужчиной до брака. Принцесса Стефани не могла подарить свою девственность сыну мэра. В крайнем случае лишь целомудренный поцелуй. В этом Луиза была уверена.

Но теперь изменившееся тело Стефани сказало ей о многом.

О боже! Как это могло случиться? Гатерфилд знает?

Луиза вспомнила, как четверть часа назад обнимала Стефани. Она ощутила твердый живот сестры, в котором рос новый человек, и ее сердце растаяло. Когда они одевались, поспешно обмениваясь новостями, Стефани сказала, что ребенок родится в ноябре. Ребенок. У Стефани будет ребенок.

Сомертон был рядом, спокойно глядя на площадь перед ними. Она сжала его пальцы.

– Дайте нам принцессу! – выкрикнул злой голос из толпы.

– Да, верните нам принцессу! – присоединился к нему другой. – Мы знаем, что она у вас.

Луиза почувствовала, что сердцу стало тесно в груди. Она ощутила прилив гордости, которую считала незаслуженной. Все долгие месяцы изгнания она считала, что никому не нужна: ни своей стране, ни своему народу. Людям нравятся анархисты и революционеры.

И вот… Оказывается, им нужна принцесса.

Гюнтер что-то ответил, но слов она не разобрала.

– Мы не верим!

– Верните нам принцесс!

Толпа подхватила крик и начала скандировать: Gebt uns unsere Prinzessinnnen![3]

Олимпия выехал на площадь, освещенную ярким летним солнцем.

– Вот ваши принцессы, – прогремел он по-немецки.

Воцарилось потрясенное молчание. Вся площадь была заполнена народом, до самого Хольштайнского собора, величаво возвышавшегося на противоположном ее конце. У Луизы защемило сердце при виде гордых готических башен, устремленных к вечному небу.

Олимпия посторонился, и толпа расступилась.

Гатерфилд и Сомертон вывели Луизу и Стефани вперед, и наконец они предстали перед удивленной толпой. Многих людей Луиза знала. Она улыбалась и кивала, как ее учили всю жизнь. Сомертон крепко держал ее за руку, защищая от опасностей.

В центре Киркенплац стояла та же сцена под тем же старым брезентовым навесом – их она знала всю жизнь. Праздник всегда начинался князем Рудольфом. Облаченный в свои лучшие церемониальные одежды, князь звонил в колокол, который для этой цели каждый год извлекали из королевской сокровищницы. Речи, песни, молитва, прочитанная епископом, юные танцоры в национальных костюмах.

Это Хольштайн. Ее дом. Гюнтер, Динглби, банда чужестранцев, набросившиеся, как хищники или как вампиры, чтобы высосать богатства ее страны для себя. Здесь им нечего делать.

С каждым шагом ее уверенность крепла.

– Стража! – взвизгнул Гюнтер. – Арестуйте их! Арестуйте иностранных агентов!

Но стражники вокруг сцены не шелохнулись.

Луиза шла по площади, и люди начали кланяться. Один за другим обитатели Хольштайна опускались на колени, а потом за ее спиной раздавались радостные приветственные возгласы.

У нее забурлила кровь, к глазам подступили слезы. Она так долго жила в изгнании, стараясь завоевать их сердца. Вышла замуж за могущественного человека, ставшего принцем-консортом, попыталась зачать ребенка.

Выходит, все это было не нужно? Она, Луиза, нужна им сама по себе, без всяких условий? Она – их принцесса, и никто в мире не будет служить им преданнее, чем она.

Справа от нее Гатерфилд что-то прошептал на ухо Стефани. Та засмеялась и тоже что-то шепнула в ответ.

Они подошли к сцене, на которой стоял Гюнтер и с презрением следил за их приближением. На нем была какая-то странная форма – ярко-красная с красивыми медными пуговицами. Ни медалей, ни знаков отличия.

– Спускайтесь, герр Хассендорф, – будничным тоном проговорил Олимпия, но его голос, окрепший в парламентских дебатах, был слышен во всех концах площади. – Ваше время прошло.

Гюнтер выпрямился и гордо выпятил грудь:

– Я не подчиняюсь чужеземцам.

– Я говорю от имени людей на этой площади. От имени людей этой страны. – Герцог широко повел рукой. – Их желание вполне ясно.

– Да? А кто ты такой, чтобы выступать от их имени? Судя по акценту, англичанин. Чужеземец. – Гюнтер бросил быстрый взгляд на толпу, ожидая поддержки.

Сомертон перехватил этот взгляд, и Луиза почувствовала, как он насторожился.

– Я – герцог Олимпия, родной брат принцессы Луизы, первой жены князя Рудольфа и матери его дочерей. Я – дядя принцесс Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа, и я привез их домой, чтобы вернуть то, что им положено по праву. Они, и только они будут править этой прекрасной страной, народ которой угнетают и притесняют вы и вам подобные. – Олимпия тщательно выбирал слова и произносил их с непоколебимой уверенностью высокородного английского аристократа. Он возвышался над толпой, и хотя Гюнтер Хассендорф стоял над ним на сцене, он стал как-то меньше ростом.

– Принцессы! Принцессы! – принялась скандировать толпа.

Гюнтер поднял руку, призывая народ к молчанию, но крики стали только громче.