В объятиях Шамбалы

Осознание этого дало какое-то облегчение. Я стал относиться к боли как к заслуженному наказанию за некогда запятнанную совесть перед… своей интуицией. Это наказание показалось мне слишком жестоким. Но через эту боль до меня ясно дошло, какие страдания испытал бы в Долине Смерти, например, жадный человек — испепеление его тела сопровождалось бы дикой болью, но несравненно большие страдания испытал бы его дух, выходящий из истлевающего тела. Царь Смерти оказался жестоким, но жестоким оправданно — в противном случае, без жестокого наказания, у людей рождались бы дети с жадным, завистливым или стервозным нравом.

Мне стало жалко таких людей, но я уже знал, что жалость не есть благородное чувство, а есть лишь ложное копирование благородного сострадания, поскольку не может быть сострадания к тому, что должно быть наказано, наказано или здесь, или там, на Том Свете.

Вскоре я снова увидел Зеркало Царя Смерти Ямы. У меня ёкнуло сердце. А на душе стало грустно-грустно, так грустно, как бывает, когда теряешь кого-то очень близкого… Я даже остановился на какое-то время, с непонятным вожделением посмотрев на «Зеркало» и по-доброму представив Человека с Большой Буквы по имени… Время.

— Шеф, здесь нельзя останавливаться. Тату говорил… — послышался голос Равиля.

— Да, да, я пошёл, — тихим голосом ответил я.

На полусогнутых от слабости ногах я повторно пересек зону действия Зеркала Царя Смерти Ямы.

Я почувствовал, что мне не хочется уходить отсюда, Царь Смерти был не просто жесток, а как бы… манил к себе и… не хотел отпускать.

— Смерть не хочет отпускать меня, промелькнула мысль, вызвав резкое усиление боли в желудке.

Я остановился, согнулся и застонал. А потом я поднял голову, обернулся и снова посмотрел на Зеркало Царя Смерти Ямы. Мне показалось, что оно смотрит на меня… добрыми глазами Смерти. Оно, это Зеркало, как бы провожало меня. А я уходил, чтобы вновь возвратиться в наш бренный мир, тот мир, где так много душевной грязи. Мне не хотелось возвращаться туда.

Я еще раз прислушался к жуткой и уже привычной боли в области желудка. Теперь я четко осознавал, что через эту боль моя душа очищается, выводя через этот «болевой канал» негативную энергию, накопившуюся во мне.

— А ведь я хочу, очень хочу ещё и ещё очиститься! — чуть ли не выкрикнул я. — Я хочу, очень хочу обрести то, о чем говорят все религии мира, я хочу обрести… Чистую Душу.

Это понятие, называемое Чистой Душой, представилось мне столь манящим и сладким, что я чуть было не повернул назад, чтобы опять вернуться к тем двум валунам, похожим на четырехглазых пятнисто-рыжих собак, встать между ними и опять предстать перед очищающим Судом Совести Царя Смерти Ямы.

Но слабые ноги несли и несли меня вперед: наверное, надо было, чтобы эти ноги донесли меня до нашего бренного мира.

Чувство грусти совсем захватило меня. Я понимал, что в том бренном мире, куда несли меня мои слабые ноги, понятие Совесть, как говорится, не в почете. Мне даже захотелось, чтобы Всевышний построил всех людей в ряд и по очереди подверг их Суду Совести Ямы, ставя их между двумя валунами, похожими на пятнисто-рыжих четырехглазых собак, чтобы они, эти люди «родного мне» бренного мира, прочувствовали наконец-то, что такое Совесть, и через жуткую боль или через жуткое созерцание испепеления своего тела наконец поняли, что Бог конечной целью прогресса человека определил достижение состояния, которое называется Чистой Душой.

Цена Совести

Шагая, я вспомнил одного жутко богатого человека, который привез ко мне своих детей — дочь и сына, безнадежно слепнущих от куриной слепоты. Этот человек, упрашивая меня придумать что либо сверхъестественное, вдруг обратил внимание на мой вполне приличный хирургический костюм и поинтересовался его ценой. Я недоуменно посмотрел на него и ответил, что этот костюм стоит 2000 рублей.

Он в ответ помахал лацканом своего пиджака и сказал, что он стоит 2000 долларов (в 30 раз больше), намекнув, что я, если придумаю что-либо сверхъестественное, тоже буду ходить в таком пиджаке, в ответ на что я пожал плечами и внимательно присмотрелся к этому пиджаку. Он не вызвал у меня никаких эмоций — так себе, серая мятая тряпочка в клеточку.

«Этюд с пиджаком», конечно же, не смог простимулировать мой мыслительный процесс, тем более что я по натуре не способен не только отличить дорогую материю от дешёвой, но и даже увидеть дыру на собственной одежде. Я просто поморщился и предложил этому жутко богатому человеку положить своих детей в нашу клинику, чтобы попытаться хирургическим путем вернуть им маломальское зрение.