В обход черной кошки

«Ври да знай меру, Вячеслав, — вдруг фамильярно захохотал сенатор, дружески хлопая художника по плечу, — Я тоже не пальцем деланный. Я биографию этого большевика изучил прежде, чем его изобразить. Сначала он был обычным кавказским бандитом, а к 1917 стал безобидным бюрократом. Совсем не главарь-оратор, как ваши жидки вроде Троцкого. Говно, прости, а не большевик. Троцкий бы сожрал Ленина и отдал Россию жидам на разграбление, а Гитлер бы ее прибрал к рукам в этом жалком виде. А потом «русского» маршала Троцкого повесил бы на Бранденбургских воротах. Вот и вся наша история без черной кошки поперек проспекта. А ваш «чудесный грузин», в лучшем случае, подавал бы Троцкому калоши. Но что мне в тебе нравится, как там тебя для мамы, Слава?.. И чего это вас, евреев так тянет на истинно русские имена? Был бы ты Сруль или какой-то Мордехай, я бы тебя уважал больше. Так вот, теперь, в твоем посткоммунистическом виде, ты мне нравишься больше. Я бы вообще к евреям ничего не имел бы, если бы у нас была возможность их всех взять и переселить в Палестину. В конце концов, именно им Палестина дарована самим Богом… Кому же еще ее отдать, как не избранному народу? И что еще могут сделать русские, чтобы вы слезли, наконец, с нашей шеи?..»

«Я не склонен нарушать наш договор художников, Иван Викулович — никакой политики.»

«Так ведь портрет закончен. Почему бы и не сцепиться? Я люблю подраться, я не еврей.» «Вы правы… Как ни жаль, драться мы действительно не любим. Впрочем… Впрочем, относительно насильственного переселения нас в Палестину, господин нацист, то это вы действительно, дай вам власть, сможете, пожалуй, организовать… Только эшелоны с миллионами евреев всех возрастов до Палестины не дойдут, Они будут останавливаться на нескольких никому не известных станциях в лесу. Там будет только два строения. В первом из них сотни мужчин, женщин и детей будут раздеваться вроде бы для санобработки; только вместо душа, вместо воды с потолка будет поступать в закрытое помещение с сотнями людей ядовитый газ «циклон». В специальное окошко за агонией несчастных будут бесстрастно наблюдать операторы этого технологического процесса, чтобы во-время начать перемещение трупов на вагонетках во второе строение, к газовым или микроволновым печам. Здесь люди будут превращены в черный дым из трубы круглосуточно работающего крематория, а зола с костями будет вывозиться на удобрение полей для арийцев. Еще вы будете делать абажуры из еврейской кожи и «чисто еврейское мыло» из нашего жира… Вы будете сепарировать в этих толпах наиболее привлекательных наших молодых женщин, чтобы их насиловать и расстреливать после глумления. Вы будете делать медицинские эксперименты над нашими молодыми сильными мужчинами. А к лагерям уничтожения, к этим издали заметным черным дымом вроде бы заводским трубам в глухих углах будут идти и идти со всей Европы эшелоны с миллионами обреченных на смерть людей. Все они, еще вчера строившие планы на отпуск, на счастливый брак, на учебу, на научные открытия… все они будут удивлены и обижены в этих эшелонах пока только вашей русской неблагодарностью. Они будут страстно обсуждать между собой, за что это их насильно высылают из любимой родины в чуждую им Палестину. Вот сценарий «окончательного решения еврейского вопроса» нацистами… Таковы, сенатор, тайные замыслы вашего движения. Не в этом ли ваш единственный «русский национальный» противовес мифическим Протоколам сионских мудрецов?»

На Матвеева было страшно смотреть. Красный вспотевший Лейканд во время своего ужасающего монолога бегал по студии, яростно жестикулируя, пока сенатор стоял неподвижно, бледный до синевы, сжав кулаки, с дрожащим подбородком и слезами ярости на глазах.

«Простите, Иван Викулович, — опомнился, наконец, художник. — Я при случае докажу вам…»