В одно мгновение

Возможно, она убеждает себя, что он выпивает с коллегой-стоматологом или что он устал и заснул прямо в своем кабинете. Я этого не знаю. Я знаю лишь, что ее разум отказывается признавать правду. Она полирует поверхности, стирает пыль, наводит порядок. Поправляет макияж и пылесосит. Разбирает счета у себя на столе. Просматривает и удаляет старые электронные письма. Снова полирует, стирает пыль и наводит порядок.

Лишь одна я знаю, каким жалким подобием жизни она теперь живет и как она одинока. Лишь я вижу, что ее брак трещит по швам, что, как только она входит в комнату, Боб сразу оттуда выходит. На людях они кажутся единым целым. Боб талантливый актер: приобняв Карен за плечи, он потчует всех желающих рассказами о своей отважной семье, а Карен вежливо улыбается, и только я замечаю в ее глазах вселенскую усталость. Ей стоит невероятных усилий поддерживать весь этот фарс.

Теперь ее постоянно беспокоит желудок: как только Боб вспоминает тот день, у Карен прихватывает живот. Иногда дело совсем плохо, и ей приходится извиняться и бежать в туалет. Она запирается там, выпивает таблетку от несварения в надежде на то, что все пройдет. В прежней жизни она обсудила бы эту проблему с моей мамой, но они с мамой больше не дружат. Около трех часов ночи мне становится ее жаль.

До аварии я любила Карен. Она была мне как настоящая тетушка, самая близкая и любимая. Когда у меня что-то шло не так, я сразу звонила ей: я знала, что она все для меня сделает. Когда у меня были хорошие новости, я звонила ей в последнюю очередь:

я знала, что ей захочется расспросить меня обо всем в подробностях и поэтому я не успею больше никому позвонить.

Теперь, после аварии, я ее ненавижу. В первую очередь потому, что чувствую, что меня предали. Всю мою жизнь Карен представляла себя благодетельницей и доброжелательницей, она первой вызывалась продавать печенье на благотворительных ярмарках, первой объявляла сбор денег на обувь африканским детям или на еду для бедных семей. Я всегда считала ее образцом благочестия и праведности, чуть ли не святой.

Она должна была быть доброй, творить добро, не думать о себе, заботиться об остальных, но она с этим не справилась. В трудной ситуации она беспокоилась только о Натали и о себе. Я словно отдернула занавеску и за ней, на месте великого волшебника из страны Оз, обнаружила самого обыкновенного старикашку, орудующего рычажками и дергающего за веревочки. Она не имеет права считать себя хорошим человеком, потому что она не хорошая.

И все же мне не так легко себя в этом убедить. Как бы я ни старалась ее ненавидеть, нас с ней все еще связывают прожитые бок о бок шестнадцать лет, я все еще помню то, что мне в ней нравилось, и потому все еще переживаю за нее. Мне ее жаль. Карен так ужасно одинока и так несчастна, а ведь она не создана для одиночества и тоски. Она создана для веселья и крепких объятий: она такая пышная и мягкая, такая легкомысленная и забавная, такая любящая, такая добрая… да, добрая. До того самого дня она была доброй, и мне до ужаса грустно оттого, что на самом деле она вовсе не такая.

Я пытаюсь во всем разобраться. Получается, что доброта может считаться подлинной, только если человек отдает всего себя, без остатка? Легко быть щедрым, когда ты богат. Мою маму никто никогда не считал сердобольной, а кому-то она наверняка кажется стервой, но все же она голыми руками закладывала снегом лобовое стекло фургона. Она раздела свою погибшую дочь и не взяла себе ни единой ее теплой вещи. Она оставила сына и мужа и храбро отправилась за помощью. А в это время Карен просто сидела в фургоне со своей Натали.

Могу ли я винить Карен в том, что она струсила? В том, что ей было страшно и потому она думала только о себе? Правда ли, что некоторые люди от рождения наделены внутренней силой? И если так, то имеем ли мы право обличать тех, у кого такой силы нет?

Я смотрю, как она плетется в кухню, снимает с плиты ручки, кладет их в раковину, принимается оттирать губкой, и решаю, что мне ее не жаль. Страх – не оправдание. Моей маме было страшно. Кайлу было страшно. Мо была просто в ужасе. Из-за Карен погиб мой брат Оз.

Когда она ставит ручки обратно на плиту, дверь распахивается и в дом входит Боб. Она спешит ему навстречу.

– Задержался на работе? – спрашивает она.

Боб выглядит отвратительно: волосы спутаны, одежда измята, лицо красное – похоже, он все еще не протрезвел. Он поднимает глаза на Карен, стоящую перед ним в резиновых перчатках, с ручкой от плиты в руках, со вздохом кивает, словно подыгрывая ее спектаклю, и нетвердо поднимается вверх по лестнице, в их спальню.