В одном лице

— Явное отсутствие раскаяния, — повторил Ричард.

— Поверь мне, Ричард, — заявил я, уверенный, что совершенно точно воспроизвожу назидательную интонацию мисс Фрост. — Если начнешь повторять чужие слова, отвыкнуть будет не так-то просто.

Я увиделся с мисс Фрост еще дважды; оба раза она застала меня врасплох — я не ожидал ее встретить.

Несколько событий, последним из которых стал мой выпуск из академии и отъезд из Ферст-Систер, штат Вермонт, произошли едва ли не одно за другим.

Премьера «Короля Лира» состоялась перед каникулами в честь Дня благодарения. На короткое время, не больше недели-двух, Ричард присоединился к маминому бойкоту против меня; конечно, я оскорбил Ричарда до глубины души, проигнорировав его осеннего Шекспира. Я не сомневался, что дедушка Гарри в роли Гонерильи меня бы не разочаровал — в отличие от Киттреджа в двойной роли Эдгара и Бедного Тома.

Другой «бедный Том» — то есть Аткинс — рассказал мне, что Киттредж вытянул обе роли с равнодушием, сошедшим за благородство, а дедушка Гарри вволю развернулся в роли старшей и откровенно дрянной дочери Лира.

— А как Делакорт? — спросил я Аткинса.

— От Делакорта у меня мурашки по спине, — ответил Аткинс.

— Том, я спрашиваю, как он сыграл шута.

— Не так уж плохо, — признал Аткинс. — Только не знаю, почему он все время выглядит так, будто ему нужно сплюнуть!

— Потому что ему и нужно сплюнуть, — сообщил я.

Вскоре после Дня благодарения — значит, зимние тренировки уже начались, — я столкнулся с Делакортом, спешившим в спортзал. Его щеку украшала сочащаяся ссадина, а нижняя губа была глубоко рассечена; в руке он, как обычно, держал бумажный стаканчик. (Я обратил внимание, что стаканчик всего один — оставалось лишь надеяться, что он не многофункциональный, то есть не служит сразу и для полоскания, и для сплевывания.)

— Как это ты пропустил пьесу? — спросил Делакорт. — Киттредж сказал, что тебя не было.

— Жаль, что пропустил, — сказал я. — Было много других дел.

— Ага, я в курсе, — сказал Делакорт. — Киттредж рассказал.

Делакорт отхлебнул из бумажного стаканчика; он прополоскал рот и сплюнул в грязный сугроб рядом с дорожкой.

— Я слышал, из тебя получился отличный шут, — сказал я.

— Правда? — с изумлением спросил Делакорт. — Кто тебе сказал?

— Все говорят, — соврал я.

— Я пытался проникнуться осознанием того, что медленно умираю, — серьезно сказал Делакорт. — Мне кажется, каждая сцена, где появляется шут, отражает очередной шаг к смерти, — прибавил он.

— Очень интересно. Жаль, что я пропустил, — повторил я.

— А, ничего страшного — у тебя бы, наверное, лучше получилось, — сказал Делакорт; он отхлебнул еще воды и снова сплюнул в снег. Прежде чем убежать на тренировку, Делакорт внезапно спросил: — Она хорошенькая? Эта библиотекарша-транссексуалка?

— Очень, — ответил я.

— Никак не могу себе это представить, — озабоченно признался Делакорт и поспешил прочь.

Годы спустя, уже когда я узнал, что Делакорт умирает, мне вспомнились его слова про «очередной шаг к смерти». Теперь мне и правда жаль, что я не видел его на сцене. Ах, Делакорт, как я тебя недооценивал — ты шагал к смерти куда быстрее, чем я мог вообразить!

В декабре 1960-го Том Аткинс сообщил мне, что Киттредж повсюду трубит о моей «половой доблести».

— Киттредж тебе лично рассказал? — спросил я.

— Да он всем рассказывает, — ответил Аткинс.

— Кто знает, что на самом деле в голове у Киттреджа? — сказал я Аткинсу. (Я все еще страдал, вспоминая, как Киттредж огорошил меня словом «омерзительно», когда я меньше всего этого ожидал.)

В том декабре у борцовской команды не было домашних матчей — первые матчи были выездными, в других школах, но Аткинс уже изъявил желание посмотреть домашние матчи вместе со мной. Правда, я дал себе зарок не смотреть борьбу — отчасти потому, что теперь Элейн не могла ходить со мной, отчасти из-за того, что я морочил себе голову, будто пытаюсь избегать Киттреджа. Но Аткинсу было интересно, и его интерес снова разбудил и мое любопытство.

Потом, на Рождество 1960 года, Элейн приехала домой; на время рождественских каникул общежития академии опустели, и кампус оказался в нашем распоряжении. Я рассказал Элейн все о мисс Фрост; беседуя с доктором Харлоу, я поднаторел в мастерстве рассказчика, и мне очень хотелось наверстать те годы, на протяжении которых я многое скрывал от своей дорогой подруги Элейн. Она слушала внимательно и ни разу не обвинила меня в том, что я раньше не сказал ей о своих сексуальных пристрастиях.

Наконец-то мы могли говорить начистоту и о Киттредже, и я даже рассказал Элейн, что когда-то был влюблен в ее мать. (То, что миссис Хедли больше не привлекала меня сексуально, упрощало дело.)

Элейн, моя добрая подруга, даже вызвалась посредничать, если я попытаюсь назначить свидание мисс Фрост. Конечно, я постоянно думал о возможности такого свидания, но мисс Фрост так недвусмысленно обозначила свое намерение распрощаться — ее «до новой встречи» звучало так по-деловому. Я не мог представить, чтобы здесь крылся какой-то тайный намек на то, как нам устроить эту «встречу».