В одном лице

Когда я впервые увидел, как Зигфрид это проделывает, я тут же поспешил к себе в спальню и заглянул в англо-немецкий словарь. (Я не знал, как по-немецки будет «скорлупа».) Когда я сообщил матери Зигфрида, что ее пятилетний сын съел скорлупу, она пожала плечами и сказала, что, наверное, от нее пользы больше, чем от самого яйца. По утрам, когда я варил себе кофе и наблюдал, как малыш Зигфрид поедает свое яйцо всмятку, вместе со скорлупой, разведенка обычно выходила на кухню одетой в слишком большую для нее мужскую пижаму — по-видимому, принадлежавшую ее бывшему мужу. Расстегнутых пуговиц на пижаме всегда бывало чересчур много, и у матери Зигфрида была прискорбная привычка то и дело почесываться.

У нашей общей ванной была одна забавная особенность: в двери имелся глазок, скорее подходящий для входной двери в гостиничном номере. Поразмыслив, я решил, что глазок сделали затем, чтобы, выходя из ванной — полуголым или обернутым в полотенце, — жилец мог проверить, чист ли горизонт (другими словами, нет ли кого там снаружи). Но зачем? Кому и для чего нужно разгуливать голышом по прихожей, даже если в ней никого нет?

Еще таинственнее было то, что цилиндр глазка в двери ванной можно было перевернуть и поставить наоборот. Мало того, я обнаружил, что переворачивают его частенько — таким образом можно было заглянуть в ванную из прихожей и просто-напросто увидеть, кто там находится и что он делает!

Попробуйте-ка объяснить такое кому-нибудь на немецком, и сразу поймете, насколько хорошо или плохо вы знаете язык; но все это я умудрился каким-то образом рассказать Эсмеральде, по-немецки, на нашем первом свидании.

— Ни фига себе! — в какой-то момент рассказа воскликнула Эсмеральда по-английски. У нее была кожа цвета кофе с молоком и тончайшие, едва заметные усики над верхней губой. Волосы у нее были черные как смоль, и темно-карие глаза тоже казались почти черными. Ладони у нее были больше моих — она была и немного выше меня, — но ее грудь (к моему облегчению) была «нормальной» — что для меня означало «небольшой» в сравнении с ее крупным телом.

Ну ладно, все-таки скажу. Если мне трудно было решиться на секс с девушкой, то отчасти потому, что я обнаружил, что мне нравится анальный секс. (И еще как нравится!) Какая-то часть меня, несомненно, беспокоилась, каким же окажется вагинальное соитие.

Тем летом, когда мы были в Европе с Томом — когда бедный Том чувствовал себя таким беззащитным и уязвимым — а я всего-то поглядывал на девушек и женщин, — я раздраженно сказал ему: «Господи Иисусе, Том, ты что, не заметил, как мне нравится анальный секс? И как, по-твоему, я представляю себе вагинальный? Наверное, это как заниматься сексом с бальной залой!».

Конечно, слово вагинальный заставило бедного Тома тут же помчаться в ванную — я слышал, как его тошнит там. Но, хотя я просто шутил, бальная зала засела у меня в голове. А что, если вагинальный секс действительно такой и есть? И все же меня продолжало тянуть к крупным женщинам.

Наши далекие от совершенства ситуации с жильем были не единственным препятствием, стоявшим между мной и Эсмеральдой. Мы уже успели побывать в гостях друг у друга.

— С перевернутым глазком в двери ванной я еще могу смириться, — сказала мне Эсмеральда. — Но от этого ребенка у меня мурашки по коже.

Она называла Зигфрида «пожирателем скорлупы»; однако по мере развития наших отношений с Эсмеральдой выяснилось, что пугал ее отнюдь не Зигфрид сам по себе.

Гораздо сильнее, чем перевернутый дверной глазок, Эсмеральду беспокоили дети. Она страшно боялась забеременеть: как и многие молодые женщины в то время, Эсмеральда мучилась противоестественным страхом перед беременностью — и у нее были на то причины.

Если бы Эсмеральда забеременела, это означало бы конец ее надеждам сделаться оперной певицей. «Я не готова стать сопрано-домохозяйкой», — так она говорила мне. Оба мы знали, что в некоторых странах Европы аборты разрешены. (Но Австрия, католическая страна, к ним не относилась.) Но по большей части аборт было сделать невозможно — либо возможно, но небезопасно и незаконно. Об этом мы тоже знали. К тому же мать Эсмеральды была итальянкой и католичкой до мозга костей; Эсмеральда испытывала бы опасения насчет аборта, даже если бы процедура была и доступна, и безопасна, и легальна.

— Нет такого презерватива, который помешал бы мне залететь, — сообщила мне Эсмеральда. — Я плодовита в десять раз против обычного.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Я просто чувствую это, все время — я знаю, вот и все, — ответила она.

— А-а.