В одном лице

Но когда мы с дедушкой вошли к нам домой, оказалось, что участники семейного совета — как я узнал потом, среди них действительно была и миссис Хедли, — уже разошлись. Мама закрылась в спальне; похоже, сегодня она больше не собиралась суфлировать. Только Ричард Эбботт остался, чтобы встретить нас, и он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Я прошел прямо к себе в спальню, ни слова не сказав Ричарду — этому трусу и подкаблучнику! — и обнаружил «Комнату Джованни» у себя на подушке. Они не имели права совать нос в мою спальню и рыться в моих вещах, думал я; потом я заглянул под подушку. Жемчужно-серый лифчик Элейн Хедли исчез.

Я вернулся обратно в гостиную; дедушка Гарри явно еще не начинал, как он выразился, «все объяснять».

— Ричард, где лифчик Элейн? — спросил я отчима. — Это мама его взяла?

— Понимаешь, Билл, твоя мама вышла из себя, — сказал мне Ричард. — Она уничтожила этот лифчик, Билл. Прости — она покромсала его на мелкие кусочки.

— Гос-с… — начал дедушка, но я перебил его.

— Нет, Ричард, — сказал я. — Мама как раз была очень даже в себе, разве не так? Вовсе она не «выходила из себя». Она такая и есть.

— Э-э, ну, Билл, — снова вклинился дедушка Гарри. — Для хранения женской одежды есть места и получше, чем под подушкой, — говорю по собственному опыту.

— Меня от вас обоих тошнит, — сказал я Ричарду Эбботту, не глядя в сторону дедушки Гарри; я говорил не о нем, и дедушка это знал.

— Меня от всех нас малость воротит, Билл, — сказал дед. — А теперь почему бы тебе не пойти спать и не дать мне все объяснить.

Но прежде чем уйти, я услышал, как мама плачет в спальне; она рыдала достаточно громко, чтобы все мы ее услышали. Конечно, в этом-то и был смысл рыданий — чтобы мы ее услышали и Ричард пошел к ней в спальню — что он и сделал. Мама еще не закончила суфлировать.

— Я свою Мэри знаю, — шепнул мне дедушка Гарри. — Она тоже хочет присутствовать при объяснениях.

— И я ее знаю, — сказал я деду, но мне предстояло еще многое узнать о своей матери — больше, чем я думал.

Я поцеловал его в лысину, только теперь осознав, что уже перерос своего миниатюрного деда. Я ушел в спальню и закрыл дверь. Но я все равно слышал мамин голос; она все еще рыдала. И вот тогда я окончательно решил, что никогда не буду плакать так, чтобы они услышали меня, — как я и обещал мисс Фрост.

На моей подушке лежала библия мудрости и сострадания в вопросах однополой любви, но я был слишком утомлен и рассержен, чтобы советоваться с Джеймсом Болдуином.

Я лучше понимал бы, что происходит, если бы перечел отрывок ближе к концу романа — о том, как «душевный холод приходит на смену умершей любви». Как пишет Болдуин: «Это поразительная метаморфоза! Все было куда страшнее, чем толковали об этом книжки, куда страшнее, чем я себе это представлял».

Если бы я перечел этот отрывок в ту жуткую ночь, я понял бы, что мисс Фрост прощалась со мной, и под странными словами «до новой встречи» она имела в виду, что мы уже никогда не встретимся как любовники.

А может, даже и к лучшему, что я тогда не перечитал этот отрывок и еще не понял всего. Мне и так было о чем подумать, когда я лежал в постели той ночью, слушая через стену манипуляторские рыдания моей матери.

Из-за стены слабо слышался и неестественно высокий голос дедушки Гарри, но я не мог разобрать, что он говорит. Я понял только, что началось «объяснение», и этот же процесс начал резко набирать обороты внутри меня самого.

С этого дня — думал я, восемнадцатилетний, лежа в кровати и внутренне закипая, — я сам буду все объяснять!

Глава 9. Двойной удар

Не хотелось бы злоупотреблять словом «отослали», ведь я уже рассказал вам, как «поэтапно» отослали из города Элейн Хедли. Как и в любом маленьком городке, где есть частная школа, в Ферст-Систер, штат Вермонт, разногласия между жителями города и администрацией академии Фейворит-Ривер не были редкостью — но когда совет попечителей публичной библиотеки Ферст-Систер решил уволить мисс Фрост, на этот счет все проявили поразительное единодушие.

Дедушка Гарри уже не был членом совета; но будь он даже и председателем, навряд ли ему удалось бы убедить горожан оставить мисс Фрост. В случае с библиотекаршей-транссексуалкой руководство академии и городская администрация сразу пришли к согласию: и те и другие были убеждены, что до сих пор демонстрировали по отношению к мисс Фрост самую похвальную терпимость. Это мисс Фрост «зашла слишком далеко»; это мисс Фрост «переступила черту».

Вспышки праведного гнева случаются не только в маленьких городках и консервативных школах, и мисс Фрост не осталась без поддержки. Ричард Эбботт принял сторону мисс Фрост, несмотря на то, что мама из-за этого на несколько недель объявила ему бойкот. Ричард утверждал, что, столкнувшись с настойчивой влюбленностью пылкого молодого человека, мисс Фрост действительно защитила этого молодого человека от знакомства с полным набором сексуальных возможностей.