В огне аргентинского танго

Это его женщина! Его! Господи, это его настоящая женщина!

Он чувствовал ее всю, как продолжение себя, как часть себя самого – каждый изгиб ее тела, каждую мышцу, каждое движение, шелковистую кожу, горевшую огнем и обжигающую его руки через одежду, ее чувственный отклик на его призыв! Ее готовность пойти за ним, покориться ему, ее полное подчинение, растворение в нем и ее утверждение своей свободы, равной ему во всем!

Они остались одни в пространстве!

Все исчезло вокруг и перестало существовать для них!

Были только мужчина и женщина, которые танцевали страсть! Жизнь и смерть, любовь, обретение и потерю! Они танцевали настоящую, обжигающую и поднимающую до небес, так много обещающую и низвергающую вниз, убивающую – они танцевали истинную страсть без подделки!

И они не танцевали, они жили в танго!

Глеб танцевал этот танец неисчислимое количество раз с очень разными партнершами, когда хуже, когда лучше, когда талантливо и великолепно, но только сейчас он понял, что такое танго на самом деле и что такое настоящая, неподдельная страсть, которую танцуют и проживают именно в этом танце, и почему это «Танец смерти»!

Он держал в руках свою подлинную, настоящую жизнь – живой огонь, свое счастье, свой грех и свое причастие, свой святой источник жизни и свою чистую смерть…

За те минуты, что длился танец, Глеб прожил целую жизнь, изменившись, став иным и познав нечто, о существовании чего и не подозревал вовсе, и чувствовал, что обрел самое драгоценное в своей жизни…

Танец кончился, и его вырвали из этого странного состояния бытия в другом измерении рухнувшие как гром аплодисменты и крики. Лиза улыбалась ему навстречу, светилась изнутри улыбкой такой счастливой, такой полной жизни, радости и любви, и у нее лучились глаза. Ему хотелось поцеловать ее, и целовать, не останавливаясь, пока они не окажутся где-то одни и он расскажет ей…

Вдруг резко что-то изменилось в ней, в ее взгляде, он проследил, куда она смотрит… и столкнулся с тяжелым пристальным и недобрым взглядом своей жены!

И все кончилось в одну секунду!

Он еще как-то «отыграл» вручение подарков, отстоял поздравление и восторги мужиков, что-то отвечал, улыбался, кивал и все это время следил краем глаза, как убегает Лиза…

Весь оставшийся вечер жена с ним не разговаривала, но Глеба не интересовала ни она, ни все, что происходило вокруг. Только благодаря приобретенному опыту руководителя большого предприятия, умению «держать лицо» до последнего и выигрывать ситуации любого уровня сложности он сумел продержаться до конца вечера, непрерывно размышляя о том, что произошло с ним и Лизой там, на танцполе.

Жизнь, разумеется, не остановилась, но он чувствовал, что сегодня держал в руках нечто настоящее – свою страсть, любовь и счастье и что отказался от этого! Свою возможную истинную жизнь…

А к концу вечера Глеб понял, что все это мираж.

Очень красивый, но мираж! У него Алиса, трудная работа во Владивостоке и жена, которую он не любит. Но это его жизнь, реальная, настоящая жизнь. А Лиза… Это был всего лишь танец, в котором сошлись идеально подходящие именно для него партнеры, и прожили его, как высочайшее произведение искусства, пропустив через себя душевное потрясение и приобщение к чему-то высокому. И не более.

Танец закончился, а жизнь продолжается.

Но бесконечный странный день так просто не сдавался и заканчиваться мирной грустью не собирался. Как только они с женой вошли в гостиничный номер, где остановились и куда шофер уже отвез их вещи, Ольга, пройдя вперед, развернулась к нему и заорала:

– Ты сволочь, Протасов! Грязный урод!

– Сбрендила? – довольно спокойно спросил он, отодвинул разъяренную жену в сторону, прошел в номер и плюхнулся устало на диван.

– Это не я сбрендила, это ты ведешь себя, как извращенец! Как ты посмел так унижать меня! – с искаженным, ставшим некрасивым от гнева лицом орала она, встав напротив него.

– Это чем же? – усталым негромким голосом спросил он.

– Чем? – почти визжала Ольга. – Да вы с этой девкой практически совокуплялись! Вы не танцевали, а трахались на глазах у всех! И все это видели и поняли!

– Перестань орать, – пока еще мягко, но с предупреждающим нажимом приказал Протасов.

– У вас с ней что-то было уже?

– Что ты несешь, Оля? – он потер устало пальцами веки, надавив на глаза. – Когда мы виделись последний раз, Лизе было двенадцать лет.

– Значит, ты точно извращенец! Ты ее хотел все эти годы! Тебя на маленьких девочек тянет?

Протасов резко вскочил с дивана, шагнул к ней и страшным от силы, но тихим голосом предупредил:

– Если ты произнесешь, намекнешь или хотя бы подумаешь нечто подобное еще раз, я не просто разведусь с тобой, ты вернешься в родительскую хрущевку с такой репутацией, что максимум, куда сможешь устроиться, это продавщицей в овощной ларек!

– А твоя дочь будет голодать вместе со мной? – саркастически усмехнулась она.

– Ты всерьез полагаешь, что Алиса останется с тобой? И что ты сможешь что-то сделать, чтобы забрать ее у меня? – очень спокойно, но до ужаса страшным от этого спокойствия голосом спросил он, подвинувшись еще ближе и нависая над ней.