В огне повенчанные. Рассказы

— Мне пятьдесят лет, я участник двух войн: империалистической и гражданской. В годы революции девятьсот пятого года мой отец сражался на баррикадах Красной Пресни. — Богров тронул ладонью усы и, отыскав взглядом Ерлыкина, тяжело вздохнул и продолжил: — У меня тоже есть сын. Мы работаем с ним в одном цехе. Наши станки стоят рядом. И вот теперь, товарищи, на нашу Родину напал враг. Враг сильный, жестокий и коварный. Моему сыну семнадцать лет. Я смогу крепко держать в руках оружие. По зову нашей партии я, старый солдат, и мой сын Егор Богров идем в ряды народного ополчения и будем драться за свободу нашей Родины до последнего дыхания! — Повернувшись к Парамонову, старый рабочий вытянулся и по-солдатски отчеканил: — Товарищ секретарь парткома, прошу записать меня и моего сына в добровольческую дивизию народного ополчения.

После Богрова еще пять человек из разных цехов поднимались на трибуну, и пять раз сердца собравшихся на митинг готовы были слиться и двинуться туда, где шли ожесточенные бои.

Парамонов взглянул на часы, висевшие на столбе при входе в заводоуправление. Митинг затянулся. К трибуне все протискивались и протискивались рабочие с поднятыми над головой руками. Просили слова. А еще не выступили директор завода и инструктор райкома партии.

Парамонов уже хотел дать слово директору завода, но тот взглядом показал на женщину, упрямо пробивающуюся к трибуне. Русые пряди прямых волос падали на ее потный бледный лоб, на глаза, отчего она то и дело нервно встряхивала головой и сдувала со щек волосы.

Парамонов узнал ее. Это была Наталья Сергеевна Воробьева, крановщица механосборочного цеха. Прошлой весной секретарь парткома был на цеховом профсоюзном собрании и слушал ее выступление в прениях. Она так прошлась по председателю завкома, что тот в своем заключительном слове чуть ли не поклялся, что предстоящим летом дети всех рабочих цеха поедут в пионерские лагеря.

— Дайте ей слово, — попросил секретаря парткома директор завода, видя, как настойчиво пробирается к трибуне Воробьева.

Парамонов предоставил слово Воробьевой.

— Женщины!.. — пронесся над площадью голос еще сравнительно молодой крановщицы. — Мы матери наших детей! Мы — жены наших мужей! Нас — миллионы! Родина и партия зовут мужей и отцов наших защищать родную землю. От имени работниц механосборочного цеха заверяю вас, наши мужья, наши братья: мы заменим вас у станков! Если вам будет нужна кровь — мы дадим вам свою кровь! Если Родина позовет и нас, женщин, в дивизии народного ополчения, мы возьмем в руки винтовки и будем вместе с вами защищать Советскую власть, землю кашу, жизнь и счастье наших детей!

Инструктор райкома от слова отказался. «И правильно сделал, — подумал Парамонов. — Сильнее рабочих он уже не скажет».

Директор был краток. Начав с того, что если потребуется, то рабочие всем заводом пойдут на фронт бить врага, он кончил призывом:

— Мы уже налаживаем производство для фронта. Наша продукция уже воюет! А поэтому приложим все силы к тому, чтобы обеспечить фронт боевым оружием!

Последние слова директора утонули в зыбистом гуле, повисшем над площадью. «Не об этом надо сейчас говорить», — подумал Парамонов. Директор словно почувствовал это и поправился:

— Центральный Комитет партии призывает в дивизии народного ополчения москвичей-добровольцев, готовых с оружием в руках защищать свободу и независимость нашей Родины. Наш завод даст добровольцев! Если мне позволят, я тоже встану в ряды ополчения и рядовым бойцом пойду в атаку!

Увидев, что на трибуну уже поднялись трое пожилых рабочих и две женщины, Парамонов решил закрывать митинг.

— Товарищи! — разнесся над площадью голос Парамонова. — Желающие вступить в дивизию народного ополчения могут зайти после митинга в партком завода и организованным порядком записаться у меня. А в заключение предоставляю слово депутату Верховного Совета СССР по нашему избирательному округу, известному ученому, академику Дмитрию Александровичу Казаринову.

Сорок с лишним лет академик Казаринов читал с кафедры лекции, Всякие были перед ним аудитории: студенческие, аспирантские, преподавательские… Выступал он на ученых советах; слушали его, затаив дыхание, большие и малые коллективы ученых, одни из которых были ярыми противниками ею концепции и теорий, другие — горячими приверженцами. Все вкусил на своем веку старый академик. Сейчас же он волновался, как никогда раньше.