В огне повенчанные. Рассказы

На прощанье генерал обнял Казаринова и долго не выпускал его из своих могучих объятий. Как ни силился он скрыть навернувшиеся на глаза слезы, Казаринов заметил их. И оценил их не как слабость, когда сдают нервы. В этих скупых слезах он прочитал клятвенную благодарность солдата, перед которой самые возвышенные человеческие слова были только отголосками того огромного чувства, которое переполняло душу молодого генерала.

На улицу Сбоев вышел в ту самую минуту, когда только что была объявлена воздушная тревога. Выли электросирены, трубили басовито-охрипшими гудками фабрики и заводы…

И над всей этой хватающей за душу какофонией тревожных звуков взметнулись в непроглядную чернь октябрьского неба стремительно скользящие ножи прожекторов, установленных на крышах зданий. Скрещиваясь, световые ножи выискивали прорвавшихся к Москве немецких бомбардировщиков.

— Куда, товарищ генерал, в убежище? — спросил шофер.

— В штаб, Алексей Николаевич! — решительно ответил Сбоев. — Завтра чуть свет, Алешенька, мы поднимем в воздух все, что может стрелять и нести под крыльями бомбы! Все бросим на Юхнов, на Спас-Деменск, на Вязьму… Сам сяду на истребитель и полечу… Только так, Алешенька!.. Только так! Прибавь скорость!..

Шофер пристально посмотрел на Сбоева и понял: беда, которая кружила вороном над генералом, прошла стороной, миновала. Он даже не удержался и выразил радость после той тревоги, которая томила его последние дни.

— Я знал, что все хорошо кончится, товарищ генерал.

— Спасибо, Алеша…

ГЛАВА XXII

В штабе полка Григорию Казаринову не сказали, откуда исходил приказ о подготовке к взрыву моста через Днепр: из штаба дивизии или из штаба армии.

Фамилию генерала Лукина, которую несколько раз упомянул начальник штаба, Казаринов слышал в первый раз, а поэтому для пего важнее всего было получить на руки письменный приказ за подписью командира, который имел право решать вопрос о взрыве моста.

Казаринов как предчувствовал: задание, на которое отправляли группу саперов, таило в себе острые неожиданности. Причем происходило это в те самые дни, когда мост автострады Москва — Минск оказался единственной надежной артерией, соединяющей правый берег Днепра с левым. На него пока еще не упала ни одна немецкая бомба, ни один вражеский снаряд.

Как воздух нужен был этот мост соединениям и частям Красной Армии, которые в неравных кровопролитных боях, теснимые превосходящими силами противника, отходили на новые рубежи обороны.

Казаринов знал только одно: приказ взорвать мост исходил не от командира полка. Твердо уяснил себе Григорий и то, что команду «Приступить к взрыву моста» должны подать с левого берега Днепра условленной серией ракет: две красные и одна зеленая.

Когда же встал вопрос, кого из взвода возьмет с собой Казаринов, в своем выборе он без раздумий остановился на Иванникове, Хусаинове и Вакуленко. Попросился было с Казариновым сержант Плужников, но командир роты категорически возражал: на время отсутствия в роте Казаринова командовать взводом он приказал Плужникову, который за какой-то месяц пребывания в саперной роте так быстро и. так сноровисто овладел саперным делом, что командир роты не раз ставил его в пример бойцам кадровой службы.

Четыре пуда взрывчатки разделили всем поровну, только тоненькому, как хворостинка, Альменю Хусаинову ноша досталась чуть легче. Альмень попытался было воспрепятствовать такому неравному дележу, но Иванников успокоил его, пообещав в дороге «удружить» дюжину толовых шашек из своего ранца.

— Мне твой шашка не нужно! Я лучше у командира возьму, — огрызнулся Альмень, который по своей душевной прямолинейности в каждом слове Иванникова усматривал или подвох, или подначку. Хусаинов особенно почувствовал это после того, как месяц назад отправили в полевой госпиталь раненого Солдаткина, который был постоянной мишенью острот Иванникова. Словно осиротев, Иванников всей душой потянулся к вспыльчивому и обидчивому Альменю и часто никак не мог сдержаться — уж такая натура, — чтобы не проехаться по его адресу безобидной шуткой-прибауткой. А Альменя это злило. Не раз в гневе называл он Иванникова «подколодным змием», «кусачкой собакой»… И все-таки во время бомбежки и артобстрела всегда прижимался к Иванникову. Минировать полосу обороны выползал ночью рядом с Иванниковым, свой табак и водку неизменно отдавал Иванникову. Зато весь свой сахар Иванников отдавал Альменю. Целую пригоршню клейкой вяленой дыни — свою долю при дележе, — которую прислали в дар фронтовикам трудящиеся Туркмении, Иванников отдал Альменю и радовался при виде сияющих черных глаз татарчонка, когда тот с жадностью уплетал приторно-сладкие желтые ремни вяленой дыни и, чмокая, качал головой:

— Нищава ты не понимаешь, Ивашка. Типирь я попил, пощему язык твой острый, как бритва, и горький, злой, как крапива… Он никогда не ест сладкий сахар, конфет…