Въ огонь и въ воду

— Можно съ горсть и такъ взять, пока представится случай отработать остальное.

Но какъ ни быстро было его движенье, капитанъ, зорко слѣдившій за всѣмъ своими рысьими глазами, предупредилъ великана и, схвативъ руку его своей желѣзной рукой, сдавилъ ее такъ сильно, что тотъ вскрикнулъ отъ боли прежде, чѣмъ успѣлъ дотронуться пальцами до кошелька.

— Пойми хорошенько, сказалъ капитанъ: дать — я даю, но красть у себя никому не позволяю.

Онъ выпустилъ руку великана, открылъ кошелекъ, вынулъ золотой и, положивъ его въ онѣмѣвшую руку, объявилъ:

— Тебя я возьму, если хочешь, но съ однимъ условіемъ, чтобы ты слушался.

— Десять тысячъ чертей! отвѣчалъ великанъ, ощупывая свою руку, да за такимъ капитаномъ я пойду, куда онъ прикажетъ!

Вся толпа почтительно поклонилась; тѣ, кто былъ поближе, сняли даже шапки.

— А вы, товарищи, продолжалъ капитанъ, вы тоже готовы идти за мной?

— Всѣ! всѣ!

— На тѣхъ же условіяхъ?

— Приказывайте; мы будемъ слушаться.

Высокій и худой человѣкъ съ лукавымъ и рѣшительнымъ видомъ выступилъ изъ толпы впередъ.

— Я парижанинъ и путешествую, чтобъ поучиться, сказалъ онъ; я принимаю ваше предложеніе, но прибавлю только одно условіе: гдѣ бы мы ни очутились, чтобъ повсюду было порядочное вино. Пиво мнѣ только пачкаетъ желудокъ, а вино напротивъ веселитъ меня и прочищаетъ мозгъ.

— А какъ тебя зовутъ?

— Пемпренель. Только чтобъ было вино, а остальное — мнѣ все равно…

— Бѣлое и красное, будешь пить что угодно.

— Хорошо! готовъ служить всякому, кто меня станетъ поить!

Капитанъ опять всталъ и, окинувъ взглядомъ всю толпу, указалъ пальцемъ тѣхъ, кто показался ему сильнѣй и рѣшительнѣй. Само собою разумѣется, Пемпренель попалъ въ число избранныхъ. Капитанъ сдѣлалъ имъ знакъ выстроиться у стѣны.

— Вы будете составлять главный отрядъ; остальные замѣнятъ тѣхъ неловкихъ, которые будутъ имѣть неосторожность попасть подъ пулю или наткнуться на шпагу… Всѣ вы позаботьтесь добыть себѣ хорошее оружіе…

Пемпренель улыбнулся, пошелъ въ уголъ комнаты и сильнымъ ударомъ ноги вышибъ гнилую дверь въ темный чуланъ.

— Неугодно ли взглянуть? сказалъ онъ капитану, показывая на полный выборъ разнаго оружія, наваленнаго на полу и развѣшаннаго по стѣнамъ.

— Вотъ наши обноски. Вступая въ залу Вѣнчаннаго Быка, мы обыкновенно закладываемъ ихъ хозяину, который поставляетъ намъ вино и живность до тѣхъ поръ, пока какой нибудь господинъ не возьметъ насъ къ себѣ на службу… Хозяинъ — и полный наслѣдникъ всѣхъ, кто погибаетъ въ стычкахъ,

— Должно быть, честный человѣкъ, проворчалъ Карпилло.

— И такъ, считая съ этого вечера, вы принадлежите мнѣ, а вотъ на что и покутить сегодня ночью, сказалъ капитанъ, бросая на столъ нѣсколько монетъ… Каждое утро собираться здѣсь и ждать моихъ приказаній… По первому сигналу — надѣвать казакины и цѣплять шпаги.

— Ура, капитану! крикнула вся толпа, бросаясь въ погреба и на кухню.

Капитанъ д'Арпальеръ поклонился величественно и вышелъ, провождаемый восторженными криками, отъ которыхъ дрожали закоптѣлыя стѣны Вѣнчаннаго Быка.

— Ты видишь, сказалъ онъ Карпилло, эти волки — что твои ягнята!

И, вернувшись къ графу Шиври, онъ доложилъ:

— Когда будетъ вамъ угодно, графъ, я готовъ!

XXX Мина и контрмина

Мы разстались съ маркизомъ де Сент-Эллисъ, когда онъ, въ бѣшенствѣ посылая ко всѣмъ чертямъ Гуго де Монтестрюка, убирался обогнать его на зальцбургской дорогѣ. Отъ скорой ѣзды онъ еще больше выходилъ изъ себя и отъ нечего дѣлать разсыпался въ ругательствахъ.

— Славнаго молодчика, нечего сказать, предпочла мнѣ! говорилъ онъ, стегая до крови бѣдную лошадь свою хлыстомъ… Молодъ, говорятъ, и красавецъ… Велика важность!.. Что-жь я, старъ и неуклюжъ, что ли?.. А откуда онъ явился, позвольте спросить? Что, у него хоть два или три предка сложили голову въ Палестинѣ отъ меча сарацинъ, или хоть одинъ палъ въ битвѣ при Бувинѣ? Дворянство-то у него вчерашнее, а туда же гоняется за принцессами, дерзкій мальчишка!.. И что за предательство!.. Вѣдь я отъ него не прятался со своими мученьями! Еще далъ лучшаго жеребца съ конюшни для дурачества! А какъ ловко напалъ я на мошенниковъ, чтобъ его выручить! И вотъ въ благодарность онъ, съ перваго же разу, отнимаетъ у меня инфанту!.. Ну, ужь только бы догнать мнѣ ее! Какъ она ни кричи тамъ себѣ, а я ужь ея не выпущу и весь свѣтъ объѣду съ нею!

Съ криками, съ бранью, съ проклятіями онъ скакалъ себѣ да скакалъ, какъ вдругъ, разъ вечеромъ, при заходѣ солнца и при выѣздѣ изъ бѣдной деревеньки, нагналъ карету, лежащую на боку по середи дороги: одно колесо было на воздухѣ, а другое валялось на землѣ, разбитое на двое. Лошади бились въ упряжи, а ямщики бѣгали отъ одной къ другой, надѣляя ихъ кнутьями и бранью. Изъ кареты слышались нѣжные и жалостные стоны.

Какъ ни сердитъ былъ маркизъ, а растаялъ отъ нѣжнаго голоса и, соскочивъ съ сѣдла, подбѣжалъ къ каретѣ, открылъ дверцу и вытащилъ заплаканную женщину. При первомъ взглядѣ на него, она вскрикнула;

— Какъ! это вы, маркизъ де Сентъ-Эллисъ!

— Принцесса Маміани!

— Ахъ! милый маркизъ, само Небо васъ посылаетъ!

— Нѣтъ, принцесса, нѣтъ, совсѣмъ не Небо, а развѣ бѣшенство.