Въ огонь и въ воду

Вмѣсто всякаго отвѣта, Бриктайль обратился къ противнику и, тоже обнажая шпагу, сказалъ ему:

— Помните-ли, я разъ вечеромъ сказалъ вамъ. Берегитесь встрѣчаться со мной! Мы встрѣтились… поручите же вашу душу Богу!…

— Ну! тебѣ, бѣдный Бриктайль, объ этомъ заботиться нечего: твою душу уже давно ждетъ дьяволъ!

Бриктайль вспыхнулъ и, бросивъ далеко свою шпагу, сталъ въ позицію.

Началась дуэль суровая, твердая, безмолвная; ноги противниковъ прикованы были къ землѣ, глазами они впились другъ въ друга. Оба бойца щупали пока одинъ другаго, не предоставляя ничего случайности; Гуго вспомнилъ полученные когда-то удары, Бриктайль — тотъ прямой ударъ, который отпарировалъ всѣ его хитрости. Хладнокровіе было одинаково съ обѣихъ сторонъ; искусство тоже было равное. Де Шиври и Лудеакъ слѣдили за боемъ, какъ знатоки, и еще не замѣчали ни малѣйшаго признака превосходства ни съ той, ни съ другой стороны.

Видно было, что Гуго учился въ хорошей школѣ, и рука его, хотя и казалась слабѣй, но не уступала въ твердости рукѣ противника. Удивленный Бриктайль провелъ ладонью по лбу и ужь начиналъ немного горячиться, но еще сдерживалъ себя. Вдругъ онъ прилегъ, съежился, вытянулъ впередъ руку, представляя шпагѣ Гуго узкое и короткое пространство,

— А! неаполитанская штука! сказалъ Гуго, улыбаясь. Бриктайль прикусилъ губы и, не находя нигдѣ открытаго мѣстечка, куда бы можно было кольнуть остріемъ, вдругъ вскочилъ; выпрямился во весь свой огромный ростъ, зачастилъ ударами со всѣхъ сторонъ разомъ, быстрый какъ волкъ, кружащійся вокругъ сторожевой собаки.

— А! теперь испанская! продолжалъ Гуго. И та-же улыбка скользнула у него на губахъ.

— Чортъ возьми! да это мастеръ! проворчалъ Лудеакъ, обмѣнявшись взглядомъ съ Цезаремъ.

Бриктайль быстро пріостановился, весь сжался, укоротилъ руку и, прижавъ локоть, подставилъ противнику изъ своего тѣла какой то шаръ, изъ котораго торчало одно остріе шнаги.

— А! фламандская!… цѣлый смотръ! сказалъ Гуго.

Вдругъ онъ, не отступая ни на волосъ, перенялъ шпагу изъ правой руки въ лѣвую; Бриктайль поблѣднѣлъ. Онъ напалъ теперь основательно и почувствовалъ царапину въ отвѣтъ.

— Громъ и молнія! вскричалъ онъ, да эта шпага — настоящая кираса!

Его удары посыпались одинъ за другимъ, болѣе быстрѣе, но за то менѣе вѣрные и отражаемые повсюду.

— Манера школьниковъ, на этотъ разъ! сказалъ Гуго.

— Какъ только онъ потеряетъ хладнокровіе, онъ пропалъ прошепталъ Лудеакъ, наблюдавшій Бриктайля.

Вдругъ Гуго выпрямился, какъ стальная пружина.

— Вспомни прямой ударъ! сказалъ онъ, и остріе его шпаги вонзилось прямо въ грудь Бриктайлю.

Рейтаръ постоялъ еще съ минуту, опустивъ руку, съ выраженіемъ ужаса и удивленія на лицѣ, потомъ вдругъ тяжело упалъ. Кровь хлынула у него изо рта и брызнула на мостовую; но, сдѣлавъ послѣднее усиліе, онъ подняль голову и сказалъ:

— Если уцѣлѣю, то берегись!

Голова его упала съ глухимъ стукомъ на землю, ноги судорожно вздрогнули, бороздя грязь, и онъ вытянулся недвижимо.

— Убитъ! сказалъ Шиври, склонившись надъ нимъ.

Лудеакъ сталъ на колѣни возлѣ тѣла и положилъ руку на сердце, а ухо приставилъ къ губамъ раненаго.

— Нѣтъ! возразилъ онъ, еще какъ будто бы дышетъ. — У меня душа добрая и я не могу оставить христіанскую душу умереть безъ помощи. Вдвоемъ съ Цезаремъ они прислонили великана къ столбу, поднявъ ему голову, чтобы его не задушило лившеюся изъ горла кровью. Лудеакъ отдалъ справедливость искусству Монтестрюка и обратясь къ Цезарю, сказалъ ему.

— Побудь съ нимъ пока, а я побѣгу къ знакомому хирургу, очень искусному въ подобныхъ случаяхъ… Такого молодца, какъ этотъ, стоитъ сохранить.

Когда пришелъ хирургъ съ носилками для раненаго, Гуго поспѣшилъ уйдти. Патруль или просто городовой изъ объѣздныхъ могъ застать его съ окровавленной шпагой въ ножнахъ надъ тѣломъ человѣка при послѣднемъ издыханіи. Лудеакъ посмотрѣлъ, какъ онъ уходилъ на темное кладбище, закутавшись въ плащъ, между тѣмъ какъ хирургъ осматривалъ раненнаго.

— Не такъ-то, видно, легко намъ будетъ отдѣлаться отъ этого малаго, сказалъ онъ Цезарю… Ужь если капитанъ ничего не могъ сдѣлать, то кто же съ нимъ сладитъ?

— Я.

— Со шпагой въ рукѣ?

— Нѣтъ — развѣ буду вынужденъ безусловной необходимостью — но человѣка можно погубить, и не убивая… У меня не одно средство.

— Гм! я вѣрю только смерти… Знаешь старинную поговорку: убитъ звѣрь — и ядъ пропалъ…

— Поговорка основательная и при случаѣ я ее припомню. А пока все, что я могу тебѣ сказать, это — что если когда-нибудь графъ де Монтестрюкъ женится на Орфизѣ де Монлюсонъ, то это будетъ значить, что Цезаря де Шиври нѣтъ ужь въ живыхъ.

Между тѣмъ хирургъ перевязалъ рану несчастнаго, голова котораго безсильно перевѣшивалась съ одного плеча на другое; прикладывая корпію къ ранѣ, онъ любовался широкой грудью, сильными мускулами, вообще крѣпкимъ сложеніемъ капитана.

— Да, говорилъ она сквозь зубы, рана ужасная — весь клинокъ прошелъ черезъ легкое!… прости, Господи! Онъ чуть не насквозь хватилъ! но такой силачъ еще можетъ отойдти — знавалъ я и не такія еще раны, да и тѣ залѣчивались… Все зависитъ отъ присмотра.