В окопах Сталинграда

Боец, не подымаясь, поворачивает голову. Два серых маленьких глаза на угреватом лице удивленно смотрят на меня.

— Как что? Фрица обыскиваю.

Он засовывает что-то в карман, торопливо, путаясь в цепочке. Повидимому, часы.

— Шагом марш отсюда! Чтоб духу твоего не было…

Кто-то толкает меня в плечо.

— Да это же мой разведчик, лейтенант. Потише немножко…

Я оборачиваюсь. Парень в тельняшке, с сигарой во рту. Глаза у него узкие и недобрые. Блестят из-под челки.

— А ты кто?

— Я? — Глаза его еще больше сужаются, и на шершавых, загорелых щеках прыгают желвачки. — Командир пешей разведки. Чумак.

Каким-то неуловимым движением губ сигара перебрасывается в другой угол рта.

— Сейчас же прекрати этот кабак… Понятно?

Я говорю медленно и неестественно спокойно.

— Собери своих людей, расставь посты. Через пятнадцать минут придешь и доложишь. Ясно?

— А вы кто такой, что приказываете?

— Ты слыхал, что я сказал? Я — лейтенант, а ты — старшина. Вот и все… И чтоб никаких трофеев, пока не разрешу.

Он ничего не отвечает. Пристально смотрит. Лицо у него узкое, губы тонкие, плотно сжатые. Косая челка свисает прямо на глаза. Стоит, расставив ноги, засунув руки в карманы, слегка раскачиваясь взад и вперед.

Так мы стоим и смотрим друг на друга. Если он сейчас не повернется и не уйдет, я вытащу пистолет.

Цвик-цвик… Две пули ударяют прямо в стенку окопа между мной и им. Я приседаю на корточки. Одна из пуль волчком крутится у моих ног, ударившись о что-то твердое. Разведчик даже не шевельнулся. Тонкие губы его вздрагивают, в глазах светится насмешка.

— Не понравилось, лейтенант, а?

И, ленивым, привычным движением, сдвинув крохотную бескозырку на самые глаза, медленно, не торопясь, поворачивается и уходит, слегка покачиваясь из стороны в — сторону. Зад у него плотно обтянут и слегка оттопырен.

Двое бойцов тащат по траншее пулемет. Траншея узкая, и пулемет никак не может пролезть.

— Какого чорта вы здесь возитесь! Дорогу только загромождаете! — кричу я на них, и меня раздражает, что они молчат и только моргают глазами.

Они встают и жмутся к стенке, чтобы пропустить меня.

— Ну, чего стали? Тащите дальше…

Оба сразу хватаются за станину, стараясь протиснуть пулемет дальше. Я перелезаю через него и иду по траншее.

— Точно с цепи сорвался, — доносится до меня голос одного из них.

Я сворачиваю вправо. Бойцы уже копаются. Петров суетится, покрикивает на бойцов, никак не может установить пулемет, — он почему-то все скатывается.

Петров еще очень молод. Недавно, повидимому, из училища. Тоненькая шейка. Широченные, болтающиеся на ногах сапоги.

— Ну, как по-вашему, хорошо, товарищ лейтенант? — спрашивает он, подсунув под пулемет какой-то ящик.

Смотрит вопросительными, невыносимо голубыми глазами.

— Ладно, сойдет.

— А второй у меня там, за тем заворотом. Хотите посмотреть? Оттуда всю насыпь видно.

Идем туда. Оттуда, действительно, хорошо видно: немцы сидят за насыпью. Иногда мелькают каски.

Присев на корточки, пишу донесение. Четвертая и пятая роты и взвод разведчиков заняли оборону но западной окраине завода «Метиз». Людей столько-то, боеприпасов столько-то. Последнюю цифру я несколько приуменьшаю, хотя, так или иначе, рассчитывать сегодня на подкидку боеприпасов трудновато.

Сидорко, тот самый, которого рекомендовал мне Клишенцев, — юркий, раскосый, похожий на китайчонка, — только успевает засунуть донесение в пилотку, как немцы начинают атаку.

Откуда-то появляются танки. Шесть штук. Ползут справа, из-за насыпи. Там, кажется, мост есть, — отсюда не видно. А у нас только четыре противотанковых ружья и десятка два гранат. Куда делась пушка? Я совсем забыл о ней. Неужели опять убежали? Вся надежда теперь на железо. Может, и не перелезут танки?

Рядом со мной загорелый бронебойщик, с русыми закрученными усиками, придающими ему молодцеватый вид. Ему, повидимому, жарко. Он поочередно сбрасывает с себя все — телогрейку, гимнастерку, рубашку. Остается голый, сверкая невероятно белой, гладкой спиной.

В траншее тесно и неудобно. Все время переползают, ударяют коленями, чертыхаются.

Танки идут прямо на нас.

Плохо, что нет телефона. Трудно понять, что где делается.

Танки, остановившись у железа, открывают огонь. Снаряды ложатся сзади. Вероятно, болванки — разрывов не слышно. Откуда-то справа доносится голос Чумака — резкий и гортанный. Кричит какому-то Ванюшке, чтоб ему дали противотанковых гранат.

— В подвале… В углу… Где чайник стоит…

Один танк перебирается все-таки через железо. Лязгает гусеницами. Переваливаясь с боку на бок, ползет прямо на нас. Хорошо виден черный противный крест. Полуголый бронебойщик целится, расставив ноги и упершись задом в стенку траншеи. Пилотка свалилась — на голове светится белый, незагоревший кружок.

Подобьет или не подобьет?.

Крест все приближается…

Кто-то кричит мне в самое ухо. Ни черта не могу разобрать.

— Что такое?

— Немцы обходят слева. Пехота их левей паровоза пошла.

— Почему же пулеметы молчат? Ведь там два пулемета.

Бегу вдоль траншеи. У пулемета — Петров и еще кто-то. Заело. Не пролезает лента.

— Почему второй пулемет молчит?.

Голубые детские глаза готовы заплакать.