В окопах Сталинграда

От двенадцати до трех — это самые тихие часы. Громобой и двое остальных похрапывают, в углу скребутся мыши, сквозь полузамерзшее окно видны дрожащие огни вокзала. Накинув на плечи шинель, время от времени грея над плиткой руки, Николай сидит над «Высшей математикой» Привалова, шелестит страницами, курит.

И вот тут-то, где-то между вторым и третьим часом ночи, на смену эллипсам и параболам приходит то, что за последние месяцы отодвинулось институтской жизнью, новыми товарищами, новыми интересами, заботами, волнениями куда-то далеко-далеко.

Почему все так произошло? И кто в этом виноват? И виноват ли вообще кто-нибудь в чем-нибудь? И стоит ли об этом думать, возвращаться к этому?

Стоит или не стоит, но возвращаешься.

Вот жил он когда-то с Шурой. И любил ее. И она его. И ничего им больше не надо было. Потом воевал. Потом вернулся назад. Оказался Федя… Нет, об этом не надо говорить — Федя здесь ни при чем, просто это было тем первым, что помешало. Именно помешало, осложнило — не больше. Большим было другое. Иногда Николай думает, что причиной всему — три года разлуки. Он воевал, Шура ждала. Сжалась в комочек и ждала. Он узнал что-то новое, большое, настоящее, а Шура только ждала. И как всякий человек, для которого прошлое лучше настоящего, она мечтала об этом прошлом. А он хотя тоже мечтал о нем, но вдруг, столкнувшись с ним, понял, что оно для него тесно, не хватает воздуха… Нет, и это не то. Чепуха все это, выдумки. Совсем не так это было. Шура за три года поняла не меньше, если не больше самого Николая. Не надо оправдывать себя, придумывать то, чего не было на самом деле.

Шуры больше нет, и не вспоминай о ней. И о Вале не вспоминай. Она тебе прямо сказала — ей неприятно с тобой встречаться. Ты спрашиваешь — почему? А ты не спрашивай. Не задавай вопросов. Перед тобой Привалов — вот и читай его. Завтра спросят, опять знать не будешь…

Маленькая, совсем крохотная мышка появляется вдруг из-под кровати. Поводит носом, смотрит на Николая. Это старая его знакомая. Она всегда в это время появляется из-под кровати, к чему-то долго прислушивается, потом по одеялу вскарабкивается на кровать, с кровати на окно — к тому месту, где лежат завернутые в газету хлеб и колбаса на завтрашнее утро.

Николай тушит свет. Пришла мышь — пора спать. Поплотнее укутывается в одеяло — из окна немилосердно дует, — на какую-то крохотную долю секунды вспоминает, что завтра, до лекций, надо провести политинформацию, а в четыре часа… Но до четырех часов дело не доходит. Николай спит.

2

Кончился первый семестр. С двадцать пятого января начались каникулы. Самое приятное в них то, что можно отоспаться. И все отсыпаются, отсыпаются вовсю.

Отсыпается и «башня». Встают в десять, а то и в одиннадцать, не торопясь умываются, ввели зарядку. Потом не торопясь завтракают, чистят сапоги, пришивают подворотнички. Потом расходятся: у Громобоя завелась какая-то «дама сердца», и он по вечерам, а иногда даже и по утрам пропадает у нее. Витька Мальков поехал домой. Антон тоже было собрался, но потом почему-то раздумал, очевидно из-за денег, и целыми днями занимается благоустройством «башни». Вместо плитки он сделал специальный обогревательный прибор из обмотанной проволокой канализационной трубы, развесил по стенам — «чтоб красивее было» — какие-то плакаты (один из них — колхозник и колхозница, призывающие подписаться на заем, — оказался Муниной работы, и это очень обрадовало Николая), провел настольную лампу и радио — одним словом, целый день был занят. Николай помогал ему — он тоже любил такого рода возню — или, пристроившись у печки, читал. По вечерам, когда не был занят на агитпункте, ходил в кино, несколько раз побывал на катке — зима была сухая, снежная, хорошая.

Не обошлось и без маленького празднества — тридцать первого января, в день третьей годовщины победы под Сталинградом. Начали дома, потом, как обычно, потянуло в ресторан. Денег не было, но в таких случаях они всегда находятся, нашлись и сейчас, и хотя их было немного и перед заказом пришлось на обратной стороне меню сделать кое-какие подсчеты, время в «Театральном» прошло неплохо. Наперебой вспоминали, немного привирая (по этой части особенно силен был Громобой), потом подсели к каким-то морячкам — те тоже особой скромностью в своих воспоминаниях не отличались, — вместе с ними заказывали фронтовые песенки, потом танцевали, здесь опять же на первом месте оказался Громобой.

Часов в одиннадцать Громобой заторопился куда-то. Антон тоже встал — пора уже. В Николая вцепился лейтенант-моряк.

— Идем ко мне. Я тут недалеко. Комната отдельная. И хозяйка ничего. И патефон есть, — на это он особенно напирал. — И пластиночки…

Пошли. Но хозяйки, которая «ничего», дома не оказалось, пластинки, выяснилось, все старые и наполовину перебитые, да и вообще стало вдруг скучно. Николай посидел минут десять, выслушал довольно скучную историю о какой-то девице, с которой лейтенант недавно познакомился и не знал, что дальше с ней делать, совета никакого не дал, распрощался и ушел.