В окопах Сталинграда

Морячок подошел к Николаю и попросил щелкнуть их вдвоем с девушкой. Показал, куда надо смотреть и где нажать. Потом отошел и ловко вскочил на вазу. Девушка — у его ног. Николай щелкнул, морячок поблагодарил.

— А день-то какой, а? Всем дням день.

И улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, весенняя, такая же, как день.

Да, всем дням день. Солнечный, ясный, прозрачный.

А вечером соберутся в физической аудитории — в ней всегда проводят собрания, — и Мизин будет вести протокол, Гнедаш рвать бумажки, Бельчиков сумрачно на всех смотреть, а Хохряков…

8

Вчера у Николая произошел разговор с Хохряковым. Разговор довольно странный и неожиданный. Встретились они в коридоре, поздно вечером. Все уже спали. Хохряков на корточках сидел возле титана и подбрасывал сырые щепки. Щепки шипели, трещали, горели плохо.

— Как жена? — спросил Николай.

— Ничего, спасибо, — ответил Хохряков, выгребая из поддувала золу. — Дома уже. Вчера перевез.

— Ну вот и хорошо, — сказал Николай и подсел к нему.

Несколько минут оба молчали, глядя на огонь. Потом Хохряков спросил, не поворачивая головы:

— Так и не ходил к Курочкину?

— Нет.

— Напрасно. Он парень хороший.

Николай мрачно улыбнулся:

— Да по-твоему, и Чекмень хороший. — И вдруг, глядя прямо на Хохрякова, спросил: — А чего вы все его боитесь?

— Боимся? Кто боится?

— Да все вы. И ты, и Гнедаш твой, и Мизин, и Бельчиков. Все боитесь. Смотреть стыдно было. На ваших глазах с человеком расправляются, а вы рисуночки на бумажках рисуете…

Хохряков молчал. Сжав губы, смотрел на огонь. Николаю вдруг показалось, что Хохряков может расценить его внезапно вспыхнувшую злость как обиду.

— Ты не думай, что я из самолюбия, — сказал он. — Расчихвостили, мол, меня, вот я и обиделся. Нет. Ей-богу, нет. Просто понять тебя не могу. Ну вот не могу… Непонятный ты для меня человек.

Хохряков помолчал, очевидно ожидая продолжения, потом, поскольку его не последовало, сказал:

— Может, объяснишь все-таки?

Николай пожал плечами. Ему вдруг вспомнился эпизод, свидетелем которого он был год тому назад, когда работал еще в райжилуправлении. Этот случай его тогда поразил, и он долго потом о нем думал. Сейчас он опять всплыл в памяти.

В райжилуправлении было тогда всего два члена партии. Прикреплены они были к довольно большой партийной организации Музфабрики. И вот на одном партийном собрании обсуждалось неэтичное поведение коммуниста Серебрякова — бухгалтера из управления фабрики. Николай, как сейчас, помнил этого маленького, неказистого, узкоплечего человека в синей застиранной рубашке и потрепанном пиджаке, стоявшего на трибуне, бледного, взволнованного, поминутно пьющего воду. Его обвиняли в том, что он бросил жену с тремя детьми, отказывается платить алименты, а сам женился на другой и живет с ней припеваючи. Здесь же была и жена — толстая, краснолицая женщина в пуховом платке, говорившая жалобным голосом на одной ноте и рисовавшая своего бывшего мужа как изверга, тирана, мота и распутника… Глядя на самого Серебрякова, маленького, растерянного в оборванном своем пиджачишке, трудно было поверить всему тому, что говорила бывшая супруга о его прошлой разгульной жизни и о том, что он теперь, мол, живет припеваючи. Но и она, и роскошный, громогласный мужчина в очках — заместитель директора Калюжный, и еще два-три человека поменьше калибром с таким азартом доказывали вину Серебрякова, что у присутствовавших на собрании начинало складываться впечатление, что Серебряков действительно распутник, изверг и негодяй.

Рядом с Николаем сидел голубоглазый малый в военной форме без погон, с бесчисленным количеством планок на груди. Он внимательно слушал, поминутно закуривал, а один раз у него даже вырвалось:

— Свернут-таки ему шею, сволочи…

В перерыве Николай подошел к нему. Он с ним был уже знаком по предыдущим собраниям, как-то раз даже распил бутылку пива, и парень, в общем, понравился Николаю — воевал в Севастополе, несколько раз был ранен.

— Ты хорошо знаешь этого самого Серебрякова? — спросил его Николай.

— Серебрякова? Конечно, знаю. Мухи не обидит.

— Значит, все, что здесь говорят…

— Чепуха! Сплошная чепуха. Счеты сводят… Грязная, в общем, история.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что не Серебряков бросил жену, а она его, потому что он не захотел помогать замдиректора в его комбинациях, которые должны были принести определенные выгоды и замдиректора, и бухгалтеру, а заодно и его жене. Оказалось, что деньги он регулярно пересылает жене без всякого суда, по доброй воле, но он мешает замдиректора, и тот хочет от него избавиться и вот привлек даже бывшую жену. Об этом мало кто знает, но он, Кудрявцев — так звали парня, — в курсе всего и…

— Одним словом, ополчилась вся эта шайка на беднягу Серебрякова, и будет ему крышка. Факт.

— Так чего ж ты молчишь? Выступи и скажи.

Парень удивленно на него посмотрел:

— Спасибо тебе в шапочку. С Калюжным только спутайся… Нет уж, как-нибудь без меня обойдется. Если хочешь, можешь выступить — ты здесь человек чужой, а я тебе все рассказал.