В оковах его власти (СИ)

Очередной удар по лицу не просто кулаком, а битой, прошитой шипами. Самые близкие люди могут сделать так, что ты подохнешь только от услышанных в свой адрес слов. Получать от собственного ребенка настолько жгучие слова о ненависти любого бы скосили. Он бы хотел, чтобы я сдох. Наверное, в этом и есть величайшая его печаль. Не тот умер. Ну прости, сын.

—Ударь меня сильнее, как тебе хочется, только на самом деле ты понимаешь, что твоя злость на меня не имеет смысла, твою мать все равно не вернуть, а я не причастен к ее гибели, потому что я, блять, от этой гибели ее спасал столько раз, что пальцев на руках и на ногах не хватит пересчитать! Если бы не я, не было бы и тебя! Вот и знай теперь правду, что ты живешь только благодаря мне и тому, то я вовремя явился в больницу и увез ее с аборта! Ненавидь меня за то, что я тебя слишком люблю!

Это вырвалось в последний момент, но заставило время остановиться. Его течение происходило теперь иначе, как замедленной съемке я ловил реакцию сына. От удушающего своим уродством шока до панического осознания правды, обличающего уязвимость моего ребенка. Он замер в выставленной стойке. Изваянием.

Как с каждой неожиданной правдой сын прошел и степень отрицания, бросая мне слова о том, что это ложь. Возможно, я бы очень хотел, чтобы это было так, но увы и ах. Правдивее не найти.

На лице сына отсутствовала мимика, оно сейчас представляло собой белое полотно. Вот теперь Рус был готов слушать. Мне можно было бы начать пытаться донести свою мысль. Сложнее разговора в моей жизни еще не состоялось, вероятно, потому что страшнее вещей я не произносил.

Мы сели за барную стойку.

Больнее всего было говорить о том, что он случайный ребенок, по залету, да. Но это в итоге совсем не значило, что нелюбимый. Нет. Что я, что его мать, любили его отчаянно сильно, как могли и как умели, но всегда он был для нас на первом месте. Будь это не так, то не было бы его сейчас тут таким, каким он вырос. Все гадкие подробности я скрыл, они ребенку ни к чему. Сколько бы лет ему ни было он все равно будет сыном своих матери и отца, и они обязаны быть для него нерушимыми статутами, удерживающими в бурном потоке жизни. Я не мог допустить ни единой возможности, где Рус смог бы возненавидеть мать. В этом мы с Азизой всегда работали сообща. Она покрывала меня, я — ее сейчас, ведь нет ничего важнее ощущения любви матери. Я не смел бы запятнать ее честь, даже раскрывая нашу личную жизнь. Это неправильно, пусть многие на моем месте поступили бы иначе. Но это я, а то они.

——Я не виню ее. Она меня любила, я ее нет, любила она меня больной любовью, это была обычная болезнь и зависимость от человека. Но несмотря ни на что, твоя мать была прекрасной женщиной, я ее уважал, ценил как мать своего ребенка, любил, как человека, родившего тебя, но не как женщину. Со временем Азиза стала мне родным человеком, таким, как сестра, к примеру. Это плохо, потому что она страдала. Я пытался говорить о разводе, и это заканчивалось еще хуже, и тогда я просто жил дальше, принимая тот факт, что мне суждено плыть в этой лодке дальше. Нельзя заставить полюбить, с этим я свыкся и жил, как жилось, пока однажды я не встретил ту, которая перевернула всю мою жизнь, просто поставила ее на голову. Твоя мать нас увидела, после разговора выбежала в слезах и попала под машину. Никто не хотел, чтобы все закончилось именно так. Потом случилась авария с тобой, и я потерял в один миг все. Для меня ты был якорем, который удерживал меня в бушующем море. А дальше ты сам все знаешь. Оглядываясь назад, у меня возникает один и тот же вопрос. Он мучит меня периодически. Почему я не получил возможности быть счастливым, почему?

Я не ждал стопроцентного понимания, но я хотел принятия. Как отца. Конечно, мысли о том, что все вдруг станет как раньше, хотелось допустить в воспаленный мозг. Но правда в том, что быстро только кошки рождаются. Рус сидел как громом пораженный, ослеплённый и в какой-то степени уязвленный.

—За твою маму. Земля ей пухом.

Я выпил до дна, позволяя горькому пойлу обжечь горло, и обнял сына. Впервые за столько времени. Я и забыл, какое это ощущение. Сопротивления не последовало.

Это был первый шаг на пути к великим свершениям. Губы самопроизвольно растянулись в улыбке. Ваха же, стоя поодаль, кивнул мне и поднял бокал.

Стало проще в разы. В десятки раз.

ГЛАВА 26

БЕЛОВ

Теперь мои воспаленные мозги начали работать в другом русле. Это ведь не все мои проблемы, и не все получится решить таким образом, боксируя как сыном, выплескивая при этом свои боли. Скорее вообще никакие. С Машей все будет иначе, путем долгих переговоров, очевидно.

Внезапный звонок сыну на телефон нарушил вязкое спокойствие, повисшее между нами.

—Вась, не слышу тебя, — он резко встрепенулся, нахмурившись и пытаясь найти нужное положение для более удачного качества связи.

Мне с моего места не было слышно детали, только голос явно не принадлежал Василисе. Скорее прокуренному насквозь мужику. Рус побледнел моментально, а я уже начал догадываться, что дело дрянь.

—Почему я должен тебе верить?