В оковах страсти

На улице шел дождь, восточный ветер гнал по небу черные тучи, со свистом вихрем носился возле башни и ночью, как привидение, завывал по углам. Через щели в окнах, которые мы завешивали грубыми коврами, внутрь помещения проникал ледяной воздух. Зима со всем ее коварством вновь заявляла о себе. Кошки, свернувшись клубком, опять лежали у камина вместо того, чтобы ловить мышей. Эмилия тайно делилась с ними приносимым ей молоком, и в благодарность они приходили в ее кровать и согревали промерзшие ноги. Часами сидела я, закутанная в меховую накидку, за ненавистной прялкой, переплетая нити с мыслями и мечтами, сплетая в круг воспоминания и истории, не слушая болтовни горничных. Гизеле едва удавалось скрывать от нас свое пристрастие к алкоголю, большую часть времени она дремала за прялкой, пробуждаясь лишь тогда, когда Майя толкала ее в бок, приглашая поесть. Состояние моей сестры ухудшалось в холодную, сырую погоду. У нее случалось кровохарканье, и лицо ее бледнело день ото дня. Пришел мастер Нафтали со своим медицинским саквояжем, чтобы обследовать Эмилию. Когда он отошел от кровати, взгляд его был печальным.

— Она поправится? — спросила я в надежде.

За нашими спинами женщины взбалтывали настои и растворы, которые продлевали жизнь Эмилии, но не спасали.

— Она умрет, Элеонора. Я больше не могу ей помочь, мое искусство бессильно, — тихо, примирившись с неизбежностью, проговорил Нафтали.

Я сжала зубы, чтобы не разрыдаться. Не проронив более ни слова, лекарь повернулся, чтобы уйти. Я догнала его на лестнице и крепко схватила за рукав.

— Скажите же, как он? — прошептала я дрожащим голосом.

Вместо ответа он вложил мне в руку небольшой пакетик из ткани и подал знак слуге, чтобы тот закрыл за ним дверь. Сердце мое билось громко, как церковный колокол. Я поспешно спрятала пакетик в вырез платья. Его острые углы я ощущала на груди при каждом движении, он напоминал о себе, требовал, чтобы его рассмотрели. Вернувшись, я дрожащими пальцами схватила нить, которая тут же оборвалась. Я опустилась возле скамеечки и опрокинула бутыль с водкой. Одна из кошек высоко подскочила от испуга и зашипела на вытекающую жидкость. Майя оторвалась от своей работы. Ее взгляд изучающе скользнул по моему лицу, потом по всей моей фигуре, она увидела на моей шее отвратительные красные пятна, нагромождение узлов на моей прялке. Я сжала зубы так, что свело челюсть, призывая себя успокоиться. Ничего не случилось, абсолютно ничего…

Когда все наконец уснули, я тихо встала с постели и набросила на плечи накидку. Майя заворочалась во сне. Затаив дыхание и вытянувшись в струнку, я подождала, пока она затихнет. На цыпочках я прокралась к выступу к стене и взяла оттуда масляную лампу, которая всегда горела, чтобы в случае чего подойти к Эмилии. На ларце у окна было аккуратно разложено мое платье. Оглядываясь, словно вор, я нащупала маленький предмет, который я спрятала. Мои пальцы лихорадочно вертели в руках тряпичный пакетик. И вот наконец…

Я держала в руках какой-то предмет из дерева величиной с куриное яйцо. Не дыша, я поднесла его к чуть брезжившему свету: то была вырезанная из древесины роза с распустившимися, будто перья, лепестками. Роза, изготовленная диким воином, который не смог написать мне ни строчки.

С нежностью мой палец скользил по дереву. На отдельных участках оно было шершавым, шероховатым, с зазубринами — я затаила дыхание. Поднеся розу совсем близко к масляной лампе, я заметила оттиски нацарапанного шрифта, нанесенные на лепестки розы. Обозначения рун, как те, которые он нацарапал на скале и которые я не могла разобрать! На мгновение мне показалось, что я просто задохнусь от досады, ведь я не смогу прочесть их, о небо! О Эрик, какой же ты глупец! Мои пальцы судорожно сжимали розу. Вздохнув, я уставилась на облака, проплывающие в ночном небе. Издав резкий звук, совсем близко от окна пролетела летучая мышь. Нет, глупцом его никак нельзя было назвать. Эрик никогда не совершал бессмысленных и беспричинных поступков. И потом я знала, я чувствовала, что скоро увижу его, и он объяснит мне свое послание. Я глубоко вздохнула, доверив свои мысли ночи, в поисках слов, которые Эрик мог адресовать мне.

Порыв ветра загасил лампу. Я стала мерзнуть, однако душа моя была согрета. Во тьме и холоде, окружавших меня, ради меня билось сердце другого человека. Прижав розу к груди, я мирно задремала рядом с Эмилией.

Отец навещал нас каждый день. Шутя и принося небольшие подарки, он пытался развлечь Эмилию, терпеливо поил ее молоком и рассказывал о жеребятах в конюшне. Лицо его избороздили глубокие морщины. От когда-то многочисленного семейства у него остались только две дочери — тяжкая участь для отца. Дай Бог, чтобы его новая супруга подарила ему еще много детей. Тогда уже никто не будет считать свечи и золотые, которые он жертвует за то, чтобы молились за него.