В оковах страсти

— Может, тот, кого ты видела, был самим Господом Богом, Элеонора, — прошептала она и нежно погладила поникшие листочки цветка. — Возможно, ты дала свой крендель Иисусу Христу?..

— И у него тоже были голубые глаза, как у моего конюха, — добавила я. — Все может быть, произнесла я и вновь воткнула цветок в сумку на поясе.

— Тогда Господь благословил тебя, Элеонора.

— Он защищал меня от преследователей.

И я поведала ей о драке и о нашем сумасшедшем бегстве от погони. Иногда Эмилия даже смеялась. Наконец она заснула. Я осторожно выбралась из кровати. Из резного дубового ларца вытащила верхнюю одежду и натянула ее на шерстяную рубаху.

Из большого зала раздавались крики. Отец ужинал со своей дружиной, что всегда сопровождалось страшным шумом. Перед входом в зал я немного помедлила, так как не испытывала удовольствия от того, что окажусь в их обществе. Все опять сведется к моим ответам на их любопытствующие вопросы и глупым шуткам относительно моего сопровождающего. Это же давно не злило меня. Пока отцу в голову не пришла идея сделать из меня девушку с хорошими манерами — и это меня вполне устраивало. Дама с хорошими манерами никогда не будет скакать через лес или босая искать в ручье блестящие камни… Мне стало смешно. Этот конюх тоже был в дурном расположении духа — выезды за пределы замка мне нравились. Холодный ветер свистал над двором и кидал мне в лицо выбившиеся волосы, и я пожалела о том, что вышла на улицу без накидки. Я опустила руки и побрела на кухню. Одна из кухарок вынесла для меня поднос из зала. Лучше бы я сегодня просто поела в кровати, и, может, тогда, глядя на меня, за компанию со мной поела бы и сестра. Есть в постели — неслыханное дело. Но я не стала бы исповедаться в этом патеру…

Мысль окрылила меня, и я поспешила прочь. Во дворе не было видно ни зги. Черной горой возвышался донжон и указывал мне дорогу. Но, похоже, Господь не покровительствовал мне в этот день, так как сразу за колодцем я по щиколотку провалилась в навозную кучу, которую какой-то лентяй не удосужился убрать. Я выкрикнула громкие ругательства в адрес отца, который приказал на ночь гасить факелы, и вдруг за спиной услышала шум. Моя нога прочно увязла в застывшем навозе.

— Фройляйн!

Кто увидел меня здесь в тот самый момент, когда я вляпалась в навоз? Я начала злиться.

— Подождите, фройляйн.

За моей спиной раздались шаги. Навоз издал сочный чмокающий звук, когда я вытаскивала из кучи ногу чтобы повернуться. Вот проклятье!

— Подождите, пожалуйста.

По голосу я узнала Ганса. Он встретился мне на пути, и тень его, как стена, возвышалась надо мной. Мой деревянный башмак утонул в навозе. Ну как мне его теперь вынимать?

— Фройляйн, я должен поговорить с вами. Срочно!

Голос его звучал настойчиво. Я разозлилась еще больше.

— У меня сейчас нет времени! Убирайся ко всем чертям!

Стоя на одной ноге, я пыталась согреть другую, оставшуюся без обуви, потирая ее рукой. Я опустила приподнятый край юбки, а то ткань была бы погублена. Тем более это была моя любимая юбка…

— Пойдемте со мной на конюшню, — сказал Ганс.

— На конюшню? Исчезни, придурок!

Еще один порыв ветра, и я потеряла бы равновесие и всем телом плюхнулась бы в вязкую грязь. Но почему он до сих пор не ушел? Дьявольщина, разве это так важно, что он не может ждать?

— Графиня, по вашей манере ругаться я узнал бы вас даже в темноте. Кто вас этому научил? — Он тихо рассмеялся. — Пойдемте на конюшню. Вы слишком легко одеты и можете простудиться.

С этими словами он развернулся и пошел прочь. Я вздохнула. Нельзя же все время ругаться. Свой башмак мне все равно не найти в темноте. Кроме того, у меня не было никакой охоты копаться в навозе. Итак, мне ничего не оставалось, как на цыпочках идти за Гансом. О Пресвятая Дева Мария, какой же холодной была земля! Много позже до меня донесся шум с той стороны, куда он пошел, — осмелится ли он посмеяться надо мной?

— Вы ходите зимой босиком? — спросил он. В темноте ночи его было практически не видно, но я знала, что у Ганса глаза кошки.

— Я потеряла башмак, — ответила я, изо всех сил стараясь произнести это с достоинством, и еще выше приподняла края своей юбки.

— Я знаю, где, — сказал он, бесцеремонно схватил меня в охапку и пронес последние несколько шагов до конюшни. Кровь ударила мне в лицо, но, к счастью было так темно, что он не заметил моего смущения. Я будто одеревенела в его руках, онемев, как послушница в неловкой ситуации… Придя в помещение, где хранились седла и прочее снаряжение для лошадей, он поставил меня на пол и зажег лучину, прежде укрепив ее специальным держателем на стене. Мерцающий свет отражал наши тени на стене, зловеще искажая их.

— Что за тайна, ради которой ты притащил меня в конюшню? Придумай причину поуважительней, иначе…

— Иначе что? — дружелюбно поинтересовался он.