В оковах страсти

Он, конечно, был прав. Брат Ансельм был хорошим лекарем, я знала его замечательную монастырскую аптеку со множеством ящичков-отделений и глиняных горшочков, в которой пахло медом и перечной мятой и в которой мы детьми с благоговением следили за тем, как развешивали лекарственные растения. Знала я и его небольшой огород, где он выращивал целебные травы, и помню, с какой гордостью он демонстрировал нам свои новые растения, которые выращивались в определенный срок, высушивались и заботливо хранились в одном из многочисленных ящичков, пока не потребуются для исцеления какого-либо недуга. Без сомнения, как аптекарь-гомеопат Ансельм был выдающимся ученым. Но в перевязочном деле, по моему мнению, он ничего не смыслил.

— Но чай… лечебный чай для него у вас имеется, правда? — осведомилась я, после услышанного замечания став осторожней.

— Если вы настаиваете на этом, то только ради вас на ночь он получит фенхель и шандру, заваренные на меду.

Он порвал еще одно льняное полотно. Послушник притащил емкость с углем, на котором Ансельм подогрел разнообразные восковые шарики и жидкость с резким запахом.

Эрик поискал мою руку.

— S'ott leidir mik til grafar… [26]Помните песню, которую я читал вам вчера? — спросил он и притянул меня к себе поближе. — Если она понравилась вам, то я хочу прочитать вам еще один отрывок.

Знаю шестое —

Коль недруг корнями

вздумал вредить мне,

немедля врага,

разбудившего гнев мой,

несчастье постигнет.

Шепот его стал более хриплым, а голос дрожал всякий раз, когда аптекарь глубже заталкивал в рану лоскутный тампон.

— Pat kann ek et niunda, ef mik naudr um stendr… [27]

— Что за языческую чепуху ты бормочешь? — Брат Ансельм наморщил лоб. — Имей в виду, аббат может сразу выставить тебя за это за дверь!

— Prifisk… [28]

— У него сильные боли, патер, — прервала я его и чуть отодвинулась от лежака.

Эрик закрыл глаза, хватая губами воздух.

— Боли? Ну—ну. — На секунду его взгляд остановился на бледном лице. — А я всегда думал, что варвары — железные люди. Потому-то никак не удается истребить их. Но вот этот, возможно, небольшое исключение.

При этом он достал из горшочка клейкую массу и стал раскатывать ее в своих больших руках, пока та не приняла необходимую, по его разумению, консистенцию. По его кивку другой монах держал наготове полотенце. Ансельм размазал массу по животу Эрика и так крепко обмотал его длинным полотенцем, что тот едва мог дышать.

— Вытяжной пластырь останется на ране два дня и одну ночь. Да благословит меня Всевышний за этот милосердный поступок. — Взгляд его с подозрением остановился па Эрике, который осторожно прощупывал тряпку. — Убери руку, язычник! В рану не должен проникать воздух. Теперь осталось пустить кровь.

В мгновение ока в руке его появился нож. Послушник схватил правую руну Эрика, но тут же выпустил ее.

— Матерь Божия… — пробормотал он и трижды осенил себя крестом, прежде чем заставить себя вновь взять руку.

Медная чаша для кровопускания стояла рядом, чтобы кровь стекала прямо в нее. Эрик все сильнее раскрывал глаза, которые становились темнее и темнее, когда он начинал злиться. Брат Ансельм взялся за нож.

Но как только клинок коснулся его кожи, Эрик с силой выбросил вперед руку и ухватил того за рясу.

— Оставь это, skalli, [29]— прохрипел Эрик. — Я и так потерял много крови, ты хочешь убить меня.

— Но кровопускание снизит температуру, дурья твоя башка…

— Спрячь нож, skitkarl! [30]

— Эрик, он прав! После кровопускания ты будешь чувствовать себя лучше…

— Оставьтее вы все меня в покое!

Голос Эрика прозвучал так угрожающе, вовсе не обещая ничего хорошего, что брат Ансельм, покачивая головой, тут же отступился от него. Встревоженная, я не знала, что делать дальше. Коль недруг корнями вздумал вредить мне!.. Возможно, идея укрыться в монастыре была не такой уж хорошей.

Монах повернулся ко мне.

— А теперь идите, фройляйн. Здесь вам совсем не место. Там уже ждут вас, да и трапеза наверняка готова. Вам не следует больше ни о чем тревожиться, у нас вы в полной безопасности.

Сказан это, он мягко, но настойчиво подтолкнул меня к двери.

Я проследила за руками Эрика, нервно блуждающими по перевязке, шарящими по одеялу, буквально ощутила его волнение, затравленный взгляд, которым он оценивающе, как заключенный, осматривал окна и двери своей новой камеры, уже прикидывая, как ему лучше сбежать отсюда. Внутренне он сопротивлялся тому, чтобы остаться здесь одному, и пытался передать свое сопротивление мне.

— Вы должны подумать о себе, фройляйн.

Ансельм все подталкивал меня к выходу, вперед.

Нет! Остаться здесь. Я обязана остаться здесь…

Все еще бушевала непогода. Послушник указал на дом рядом с церковью и удалился. Я видела, как он убегал, сверкая пятками, без разбора ступая по лужам и лужицам — такой же промокший, как и я…

Аббат Бенедиктинский ожидал меня у дверей гостиницы.

— Ах, вот и вы, дитя мое. Заходите скорее, наверное, вы совсем продрогли. В комнате вы найдете воду, чтобы помыться, и кое-что из одежды, а я прикажу сейчас принести теплую еду.