В оковах страсти

Четыре года! Мне удалось сохранить самообладание, когда за моей спиной возбужденно зашушукались: слишком много… слишком мало… она должна понести наказание…

— И вам следует очень серьезно отнестись к этому наказанию, юная дама. Вы совершили прегрешение не только перед святой матерью-церковью, но также и пред вашим отцом. На вас груз почти всех существующих грехов! Гордыня и высокомерие сбили вас со стези добродетели, вместо этого вы целыми днями шлялись по лесам с рабом-язычником, дай мне высказаться, женщина, и научись молчать! Дай Бог, что бы ваше поведение было продиктовано лишь слабостями характера, а не озорством. Используйте епитимью, чтобы вспомнить о добродетели вашей дорогой матери, и упражняйтесь ежедневно в скромности и сдержанности, как подобает девушке благородных кровей. — Лицо Гервига стало добрее. — Ваш отец рассказал мне, что этим летом у вас помолвка, поэтому мы хотим наложить на вас лишь сорок дней строгой епитимьи. Отец Арнольд окажет вам помощь. А теперь ревностно исполняйте епитимью и работайте над собой, дорогое дитя, да сойдет тогда на вас сочувствие Господне!

Гервиг опустился на свое место.

Все это время я сидела не шелохнувшись. Нравоучение архидьякона звенело в моих ушах. Гордая и высокомерная. Воздержание. Скромность. Совершенствование. Я тяжело вздохнула.

Глава 12.

Вздохи мои предупреждают хлеб мой, и стоны мои льются, как вода.

(Иов 3,24)

— А что будет со мной? — откуда-то сзади раздался громкий голос. Все головы повернулись на его звук. — Откуда мне знать после всего, что я здесь услышал, что она не обесчещена? Я жених, я имею право знать это!

И он, разодетый в дорогие одежды с золотым крестом на широкой груди, вышел прямо к столу суда. Волосы и борода подстрижены по последней моде, тонкий аромат исходил от него. Лишь толстый, красный, с большими порами нос выдавал его пагубные пристрастия. «Господи, придай мне сил», — подумала я.

— Кто сможет мне гарантировать это? Было что-то или не было?

— Ничего не было! — выкрикнула я прямо в надутое лицо, дергая тупику.

— Как можете вы подвергать это сомнению, как вы можете… — запротестовал отец.

— Могу и потому спрашиваю! Мне все рассказали — она несколько дней находилась с ним в лесу наедине, и я хочу знать это!

— Клянусь, что я невинна, поверьте мне, я…

— Женщина не клянется, Элеонора. Женщина никогда не клянется. Она доказывает свою невинность. — Гервиг переводил свой взгляд с моего лица на лицо незнакомого ему мужчины. — Я думал, что мы уже закончили, — улыбнулся он. — Кто вы?

— Я Гуго фон Кухенгейм, — вытянулся тот в струну, — а вот ее мне обещали отдать в жены. Но перед тем, как она станет моей женой, я хочу знать, невинна ли она или ее обесчестил этот язычник. И вряд ли вы обидитесь на меня за это, ваше преосвященство.

Он так близко подошел ко мне, что я почувствовала на своем лице его дыхание. Я крепко зажмурилась. Два крупных пальца взяли меня за подбородок.

— Хочу, чтобы вы доказали мне это, фройляйн.

Блестящий крест качался на его груди из стороны в сторону. Не двигаясь, смотрела я на рубин в середине креста. Гуго фон Кухенгейм проследил за моим взглядом.

— Докажите мне это, — повторил он, понизив голос. — Докажите, что вы невинны, и вы получите этот крест в знак моего уважения.

Я не могла вымолвить ни слова.

Гервиг вздохнул. Он, верно, уже радовался предстоящему ужину.

— Серьезное дело, молодой человек.

— Очень серьезное, ваше преосвященство, а на самом деле пустяк, если она и в самом деле невинна. Неужели кому-то нужна женщина, бывшая с другим? — Он зло рассмеялся.

— Замолчите! — не выдержала я.

Его рука скользнула с моего подбородка на плечо и далее на вышитый вырез платья нарочито медленно. Сквозь ткань платья я чувствовала его пальцы, от отвращения моя кожа покрылась пупырышками. Он стоял почти вплотную ко мне, за моей спиной возвышался архидьякон — я чувствовала себя зверьком в ловушке, мне стало тяжело дышать.

— Оставьте меня, господин, оставьте и верьте мне…

— Бедная фройляйн. — Палец остановился на середине выреза, и лишь мне одной было заметно, как он медленно скользнул внутрь. Голос его стал тихим и угрожающим. — Бедная фройляйн, вы так же хорошо, как и я, знаете, что вы вовсе не первая в рейнских землях. Кому нужна жена, о которой говорят, что на ее лице — знак сатаны? Но вы сильная и достаточно здоровая, чтобы подарить мне много сыновей, да еще и богата. И я хочу, чтобы вы стали моей. Но мне не нужно того, что осталось после кого-то, вы понимаете это? — Его толстые губы тронула улыбка, а палец углубился в выемку на груди. — Я могу приказать вам доказать свою невинность, фройляйн.

Сказав это, он отошел на шаг. У меня было чувство, будто я стою перед ним обнаженная. Его глаза бесстыдно изучали мое тело, словно оценивали племенную кобылу… Меня охватила дрожь, и я закрыла глаза.

Архидьякон откашлялся.