В окрестностях тайны

Несколько раз Кнюшке снились даже сны, будто он встречается с самим фюрером и запросто (во сне это было так легко и так нестрашно!) излагает ему свои теории.

— Людей, — говорит он, — надо побеждать не только мечом, но и добром. Если хорошо поставить дело, то те же самые люди, которых так просто расстрелять или повесить, могут целую жизнь с пользой и выгодой работать на вермахт. Вместо озлобления появится чувство благодарности, сегодняшние враги осознают сами превосходство великой немецкой нации и добровольно, с пользой для себя же самих ©ступят в полное повиновение фюреру…

Во сне Кнюшке рассуждал убедительно и долго. Он был красноречив, логичен, и Гитлер, дружески хлопая его по плечу, говорил:

— А у тебя, Кнюшке, голова, государственная голова!

И подвешивал ему железный крест на китель.

Когда листовка «Подвиг русской женщины Серафимы Дегтяревой» была получена комендатурой, Кнюшке приказал развесить ее повсюду, на заборах и на воротах домов.

В этот день, заснув после обеда, Кнюшке опять увидел во сне фюрера и развивал идею о том, что в глазах будущих поколений образ фюрера должен стоять рядом с ликом Христа.

Он проснулся от резкого звука автомобильной сирены и, выглянув їв окно, увидел знакомый нам камуфлированный «опель» майора Грейвса.

Через минуту сам штурмбанфюрер вошел к нему в кабинет в светлосером плаще и в дымчатых очках, темневших под козырьком фуражки.

Кнюшке торопливо отсалютовал.

Он запомнил этого важного эсэсовца со времени его недавнего приезда к командиру дивизии и был, пожалуй, несколько испуган его появлением. Тем не менее он постарался не выдать себя и как мог любезнее осведомился, чем может быть полезен штурмбанфюреру и нет ли у герр Грейвса желания отдохнуть или подкрепиться с дороги.

— Ну, что же, — сказал Грейвс, — я, пожалуй, не против.

Он спросил, здесь ли еще находится этот знаменитый теперь лейтенант Курт Штолыц, в судьбе которого такую благородную и романтическую роль сыграла русская женщина.

Кнюшке поспешил заверить штурмбанфюрера, что указанный Штольц находится совсем недалеко отсюда, в госпитале, что жизнь его вне опасности настолько, что за ним можно сейчас же отправить связного и привести лейтенанта сюда, если это только потребуется герр Грейвсу.

— Я предпочту поехать к нему сам, — сказал Грейвс. — Появляться неожиданно вошло у меня в привычку. Надеюсь, для вас это лишено неприятности? — добавил он усмехаясь.

Кнюшке угостил его отличной русской яичницей со свиным салом и водкой, настоенной на чесноке, так как Грейвс пожаловался на простуду.

За едой Кнюшке совсем успокоился и стал даже развивать свои любимые идеи, иллюстрируя их примером с овцой, которую сначала хотели убить, а потом удовлетворились тем, что остригли. За что овца была весьма благодарна.

— Всякий, — сказал Кнюшке, — предпочтет отдать свою шерсть за то, чтобы ему сохранили жизнь. В сущности в этом и должна состоять экономическая и моральная основа «нового порядка», вводимого фюрером в Европе.

Грейвс от души смеялся и вполне одобрил его идею.

Разговор на высоком интеллектуальном уровне очень нравился Кнюшке и льстил его самолюбию.

Правда, иногда коменданту казалось, что на тонких губах Грейвса появляется ироническая улыбка, но Кнюшке не допускал мысли, что эта улыбка может иметь отношение к тем идеям, которые он излагал.

Через час Грейвс встал из-за стола и предложил проводить его в госпиталь. Он имеет намерение лично побеседовать с лейтенантом Штольцем.

По дороге, сидя на кожаном сиденье машины рядом с штурмбанфюрером, Кнюшке сообщил, что госпиталь, в который они едут, раньше принадлежал русским и что там нашлось много перевязочного материала и различных медикаментов.

Не удержавшись, он похвастал, что ему удалось привлечь к сотрудничеству здешнего русского врача, настроенного вполне лойяльно.

Грейвс посмотрел на него с удивлением, но ничего не сказал.

Они уже подъехали к широкому деревянному — зданию с большими окнами и свернутой в одном месте крышей.

Машина остановилась у ворот, и Кнюшке повел Грейвса по деревянной панельке к крыльцу.

К сожалению, комендант совсем забыл предупредить о своем приезде. Их никто не встретил. Коридор, в который они вошли, был пуст, большинство дверей — заперты.

Наконец появился заспанный санитар и объявил довольно неучтиво, что все раненые позавчера отправлены автобусом в тыл, а новая партия еще не поступала.

— Позвольте, а где раненый лейтенант Штольц? — воскликнул Кнюшке, ловя на себе полный грозного недоумения взгляд Грейвса.

Санитар торопливо повел их в дальний конец коридора, где на дверях значилась русская надпись: «Учительская».

— Вот здесь, — оказал он, распахивая дверь.

Действительно, на койке под одеялом ясно обозначился силуэт спящего человека. Над ним на белой стене висел портрет какого-то русского с пронизывающим, недружелюбным взглядом, редкой светлой бородкой и бакенбардами на молодом лице.

В комнате было полутемно, очевидно, день уже сильно клонился к вечеру.

— Прикажете разбудить? — учтиво спросил Кнюшке.

— Я сам, — сказал Грейвс.

Он подошел к кровати и протянул руку, чтобы тронуть раненого за плечо.