В окрестностях тайны

Осмотрели Красную площадь, потом медленно обошли вокруг Кремля. Смолинцев с благоговением смотрел на седые башни и стены, поросшие мхом и травой[14].

Все его переживания и тревоги как бы смирялись здесь при виде этих стен и воплотившейся в них русской народной истории.

Невольно думалось о каком-то высшем, общенародном значении жизни каждого человека.

На скамейке в Александровском саду, где они уселись отдохнуть, Багрейчук неожиданно сказал:

— Ох, и подвел ты меня все-таки с этим пакетом! Знал бы — и связываться не стал. Томись тут как неприкаянный.

— Зачем он привез нас, как вы думаете?

— А черт его знает. Я и сам толком не пойму. Говорит: начальству видней. И ничего больше от него не добьешься.

Когда они вернулись в гостиницу, дежурная по этажу сказала, что приходил майор Синцов. Он оставил талоны на обед и на ужин, два билета в Большой театр и записку: «Сегодня можете быть свободны».

— Свободны! — зло заворчал капитан. — Повешусь я скоро от этой свободы, а то сбегу к дьяволу обратно. Что я, паразит или кто? Нашел нам время развлекаться. Чувствуешь себя каким-то сукиным сыном, сволочью, нэпманом, понимаешь!

Однако вечером в театр они все-таки отправились. Билеты были хорошие, в ложу бенуара. Шел балет «Лебединое озеро».

Весь первый акт Смолинцев не столько смотрел и слушал, сколько привыкал к обстановке. Возникали почему-то мгновенные воспоминания то о «пятачке», то о госпитале, то о немецких бараках для пленных.

Он испытывал нечто похожее на чувство вины за то, что находится здесь, в этой обитой бархатом ложе, перед сценой, на которой порхают полуобнаженные танцовщицы в пленительных вихрях звуков, несущихся из оркестра.

Мельком он взглянул на капитана. Багрейчук сидел нахмурившись, его сумрачный взгляд из-под густых бровей выражал отчужденность.

Кто-то толкнул Смолинцева в спину. Он удивленно обернулся: Синцов в новом кителе и начищенных сапогах из полутьмы манил его знаками. Рядом с ним стояла недовольная билетерша.

— Капитан здесь? — спросил он, когда Смолинцев выбрался к нему из ложи.

— Здесь, как же.

— Зови его сюда.

Но капитан уже вышел сам и выжидательно глядел на майора.

— Пошли, — сказал Синцов многозначительно.

У подъезда ждала их машина. Майор сел рядом с шофером, а капитан и Смолинцев поместились на заднем сиденье.

Машина подвезла их к зданию с высоким полированным цоколем. Все трое прошли мимо часового и поднялись на площадку, где стояли еще двое вооруженных, преграждая путь на лестницу.

— К члену Военного совета фронта по вызову, — сказал им Синцов.

Он протянул какую-то синюю квитанцию, должно быть, пропуск. Однако потребовались еще документы, и дело неожиданно осложнилось, так как у Смолинцева никаких документов не было.

Синцов стал звонить куда-то по телефону. Наконец сверху спустился сержант в ладной гимнастерке, с блестящим новеньким кожаным ремнем и провел всех троих по устланной красным ковром лестнице на следующий этаж. Они долго шли по глухому коридору со множеством массивных дверей по обе стороны.

Сержант ввел их в приемную. Тут стоял стол с телефонами и около него щегольского вида капитан. Было ясно: ему не приходится шагать под дождем или бросаться на мокрую землю, спасаясь от близкого разрыва мины. Зато тут, на своем посту, он знает, что ему делать. Два генерала с портфелями сидели на стульях перед полированной боковой дверью.

Щеголеватый капитан вышел из-за стола, внимательным и быстрым взглядом оглядел с голозы до ног Смолинцева и Багрейчука и распахнул перед ними дверь.

Оба генерала проводили их не совсем дружелюбными взглядами: быть может, они были задеты, что кто-то проходит раньше.

Они вошли в кабинет с тяжелой резной мебелью. Высокие окна были завешаны плотными портьерами. Ровный матовый свет от бронзовых бра освещал широкий стол, покрытый зеленой суконной скатертью. Этот стол тянулся вдоль всего зала, на другом конце которого трое военных стояли у стены перед картой и о чем-то переговаривались. Сначала они даже не заметили, кто вошел. Тогда Синцов кашлянул, и все трое обернулись к ним.

— По вашему приказанию явились, — сказал Синцов.

Их пригласили сесть, и, пока они неловко и стеснительно рассаживались, высокий генерал с мальчишескими глазами и мальчишеским вихром в мягких русых, еще не совсем отросших после недавней стрижки волосах подошел к маленькому столику у книжного шкафа и налил себе чаю из чайника, стоявшего там на электрической плитке. Со спины тоже было заметно, что он молод: стянутая широким ремнем длинная талия казалась сильной и гибкой. Серебряные генеральские звезды на новеньких красных петлицах только подчеркивали его молодость. Вероятно, ему было немногим больше тридцати.

Другой — без знаков различия, хотя и в гимнастерке, плотный, с быстрыми, но обстоятельными движениями — опять повернулся к карте.

— Ну, что же, — сказал генерал, обращаясь преимущественно к щуплому полковнику, который принялся развязывать клеенчатую синюю папку. — Мы все уже знаем, в чем дело. Докладывать тут, собственно, нечего. Обсудим, что надо предпринять.

Полковник послушно сел, положив папку на край стола.