В омут с головой

– Нас было двое. Я и еще одна девочка. А у вас? – Ты уже на диване, пытаешься сесть по-турецки, она задевает коленом твою руку. Не нарочно или же это знак скрытого желания, в любом случае вы оба делаете вид, что не замечаете: ее нога теперь поверх твоей, а твоя рука лежит на ее бедре.

– Четверо. Два мальчика, две девочки. А в параллели на год младше – никого.

– Одиноко, наверное.

Как сказал Болдуин, всегда кажется, что ты один в своем несчастье, пока не раскроешь книгу. В этом случае две книги распахнулись до треска корешков, пусть некоторых страниц и не вспомнить. От ее взгляда некуда уйти и негде прятаться.

– Иногда было одиноко. Но у меня была поддержка, да и я нашел выход.

– Правда?

– Да. Сидел за книгами в библиотеке или гонял мяч на баскетбольной площадке.

– Баскетбол, ну разумеется!

Со стороны кажется, что это полный хаос, но на деле все в точности наоборот. В первый раз было так: команда выстроилась полукругом, и тренер продемонстрировал тебе правила – прыжок, подбор мяча, два шага, вытягиваешься всем телом, бросок, легкий удар о щит, мяч проскальзывает в сетку. Он сказал, что сразу не получится, нет, все приходит с практикой. Ты пробуешь и забиваешь с первого раза – на лице тренера смятение. Давай снова. Это не совпадение. У тебя талант!

Как сформулировать ощущение? В том, как ты стремился к кольцу, в твоих движениях была некая чувственность. Ощущение, не знание; не знание, а именно ощущение того, как надо. Момент ушел, исчез. Ты сбросил старую кожу. Преодолел что-то – травму, собственную тень. Это была чистая экспрессия. Шаги быстрые, уверенные, подобно мазкам кисти по холсту. Нет, ты не просто забросил мяч, ты нашел иное видение, иное бытие.

Та игра, та жизнь сделали тебя стройным. Футболка обтягивала грудь, подчеркивала сильные длинные руки. Все это заслуга времени. На время ты сдавал челночный бег – скрип жестких подошв, щелчок секундомера. В последние школьные годы по пятницам тебе приходилось заниматься в небольшом спортзале, где разметка для бадминтона на полу мешала ориентироваться. В той тесноте ты меньше всего думал о баскетболе, здесь даже границы площадки упирались в стены. Из-за соседства с бассейном пришлось взломать пожарный выход, чтобы проветривать зал, выпустить из него хотя бы немного едкого хлорного воздуха. И эта духота… Время от времени к тебе присоединялся кто-нибудь из команды, но, не выдержав, уходил через час. А ты отрабатывал угловые, бросал мяч, пока его стук о кольцо не начинал напоминать звук пощечины. Тренировка? Вы называете это жалким словом «тренировка»? Ты сам не понимал своих способностей – и дара, и проклятия – но знал точно: это то, чем ты должен заниматься. Особенно после травмы, когда плечо болталось отдельно от сустава, как слабо пришитая пуговица. После травмы ты задумался. Никакого откровения или разочарования – ты просто задумался, чего ты хочешь, в чем нуждаешься. Что самое главное?

Для тебя главным было бросать мяч в кольцо снова и снова. А не сидеть и думать о том, что и зачем привело тебя туда через все расстояния, состояния и совпадения, в оглушительной тишине одиночества. Не хотел думать, как воспринимают твою улыбку ребята в школьном коридоре: пугало несоответствие правды с картинкой в их глазах. Ты не хотел играть в игру без права голоса и действия.

Так что ты отошел в сторону, точнее, ушел в сторону баскетбольной площадки. Целью было самопознание, а это прогресс, так ведь? Ты хотел бы вырезать себе дом в том деревянном полу с потускневшей разметкой. Хотел бы вытянуться сильнее, чем позволяет тело. Дышать на пределе – глубоко и часто, едва не задыхаясь. Хотел, чтобы все тело ныло. Ты хотел бросить крученый с ускорением мяч с середины площадки в кольцо, чтобы сетка всплеснулась, когда он пройдет сквозь нее. Хотел бы взметнуть вверх ладони и широко улыбнуться успеху. Ты хотел чуть-чуть радости, пусть даже совсем немного.

Просто хотел свободы.

– А ты?

– Я?

– У тебя что?

– В смысле «что»?

– Да ладно, не один же я такой. Ты серьезно? Чернокожие в частной школе! Всем нам пришлось искать какую-нибудь отдушину. Пусть даже это помогало только тебе.

Она одобрительно кивает:

– Да, точно. Сцена. Вот моя отдушина. До сих пор. – Ты чувствуешь, как ее тело словно бы становится легче от произнесенных слов. – В повседневной жизни, ну, понимаешь, тебя видят либо так, либо эдак. Но когда я на сцене… – Она останавливается, погружаясь в воспоминания, теплые, густые и приятные. – Когда я играю, то сама выбираю, кем мне быть.

Она вновь вспоминает, а ты плаваешь в молчании. Тишина нравится вам обоим. Вдруг раздается тихое урчание, похожее на звук проносящегося мимо станции поезда, и она говорит:

– Может, поедим?

Небо темнеет, сумерки. Она ставит последнюю тарелку на сушилку для посуды и выключает воду.

– Я, наверное, скоро пойду.

– У тебя что, больше ничего не было? – спрашиваешь ты, надеясь, что это прозвучит заботливо, а не осуждающе. Только сейчас заметил, какая она стройная. На ней белая футболка поло, черная юбка с запахом, черные колготки и полное отсутствие верхней одежды.