В опале честный иудей

Там же, в отделе внутренних дел, Ал. Соболев потребовал назвать имя клеветника. Вертясь и ёрзая на стуле, милиционер выдавил: «Сигнал был телефонный, анонимный...» Остановитесь, вдумайтесь: телефонный, анонимный, а сколько «сочувствующих», заинтересованных сразу породил, возбудив у них азарт гончих псов. «Ату его... Ату!» Растет, растет букет с таким названием. Множится число составляющих его «цветов». Настоящих, несфабрикованных, неоспоримых.

Любовь к автору «Бухенвальдского набата» Советского комитета защиты мира (СКЗМ). Мне было бы очень приятно и, пожалуй, даже лестно написать эти слова без иронии, без насмешки, без упрека. Не смогу. Не получится. Не состыкуется с правдой ни в прошлом, ни в настоящем - в первые годы XXI века.

Прежде чем пуститься в воспоминания, не нарушающие общий тон повествования, несколько слов об этой организации. Сейчас о ней почти ничего не слышно, о ее делах - тоже. Для тех, чья сознательная жизнь приходится на постперестроечный период, считаю нужным кое-что пояснить. СКЗМ - бурно действующая организация послевоенного периода, 50-70-х годов вплоть до начала перестройки, когда она вроде бы сникла, утратила свое важное значение. Обязана предупредить: ошибочно думать о ее функциях как построенных исключительно на принципах добровольности: мол, собрались в один прекрасный день где-то на ясной полянке добрые дяди и тети, взялись за руки и объявили себя отныне и присно - миротворцами. И стали звать всех к миру и в доказательство своих сугубо мирных намерений рассылать во все концы объяснения и клятвы верности идеалам всеобщего мира до гроба. Компартии - мастерице и любительнице мистификаций, - может быть, и хотелось выдать СКЗМ за такое со всех сторон идиллическое сообщество.

Но предопределенный и запланированный заранее характер деятельности СКЗМ, подтекст этой деятельности заставляли видеть в СКЗМ, что и было на самом деле - отлично организованную ячейку тоталитарной системы. А эта система по своей природе не могла допустить неконтролируемых проявлений гражданских чувств. В стране-тюрьме всему и для всего отводилось место и время, никаких стихийных выступлений, всё по бумажке, на которой расписано, кому, что следует делать, где и когда. Поэтому СКЗМ лез с советским пониманием мира и в другие страны, придумывая разного рода форумы в защиту мира, фестивали молодежи в защиту мира, миротворческие миссии посредством теплоходов-пароходов, что несли якобы вести о мире... туда, куда их пускали. Потому что за границей давно и четко представляли себе, что такое защита мира по-советски, по-коммунистически, что это за двойная игра. Одураченные компропагандой, советские люди не задумывались над тем, откуда поступали ой-ой-ой какие денежки на проведение миротворческих спектаклей в постановке советских миро-режиссеров, сколько это все стоило. Что-то не помню, чтобы правительство хоть раз назвало в бюджете статью расходов на СКЗМ и отчиталось за них на исходе определенного времени. Таковы краткие сведения о СКЗМ.

А теперь назрели вопросы: почему автора «неофициального гимна защитников мира», как называли «Бухенвальдский набат», ни разу не пригласили для участия в многочисленных миротворческих акциях, проводимых в пропагандистских целях? Поневоле думалось, что на разного рода сборах советских миротворцев или проводимых по инициативе СКЗМ всегда не хватало одного места... Для кого? А для того, чью песню слушали и во все горло распевали миротворцы...

Помню, в 1963 г. в Москве проходил форум «Женщины мира в борьбе за мир». Концерт при закрытии форума начался песней на стихи Александра Соболева «Женщины мира» (музыка Юрия Ефимова) и закончился, как заканчивались в те годы все сколько-нибудь заметные собрания, а уж значительные и подавно, - «Бухенвальдским набатом». Где находился тем вечером автор двух этих песен? Логично предположить, что сначала в качестве почетного гостя форума принимал участие в его работе, а затем вместе с делегатами и другими гостями переместился в концертный зал на торжественное закрытие. Увы!.. Успех своих песен, успех бурный, шквальный, когда зал взрывался аплодисментами, - он наблюдал дома, сидя у телевизора. Я это хорошо запомнила. Как сейчас вижу выражение его лица: глубоко сосредоточенный, без улыбки взгляд, устремленный на экран и... казалось, мимо, в себя... Тогда я поняла с ужаснувшей ясностью, как можно убивать человека, не прикасаясь к нему, как можно отравить счастье и радость от творческой удачи.

И теперь, десятилетия спустя, я определяю его тогдашнее состояние словами Федора Абрамова: «А ты, оплеванный и униженный, пиши многие годы. Вот это - подвиг! Вот это - мужество!»