В орбите войны: Записки советского корреспондента за рубежом. 1939–1945 годы

Брэдли, как нас предупредили, был занят и мог провести с нами лишь несколько минут. Одетый в полевую форму, в тяжёлых армейских бутсах, в каске и очках, широкоплечий генерал выглядел внушительно воинственным. Эта воинственность ещё более подчёркивалась крупным, выпирающим вперёд подбородком: казалось, его тяжесть заставляла генерала держать сердито сжатыми свои тонкие губы. Говорил он, однако, сдержанно, спокойно, почти тихо, останавливаясь, чтобы подобрать нужное слово. Солдаты и офицеры американской армии, как сказал Брэдли, с большой симпатией относятся к Советскому Союзу, или России, как он предпочитал называть нашу страну. Генерал подчеркнул при этом, что восхищён блестящими операциями командования Красной Армии. Он подвёл нас к карте Европы, на которой были обозначены фронты: советско-германский — от Балтийского до Чёрного моря; итальянский, пересекающий нижнюю часть Апеннинского «сапога»; французский, охвативший подковой северную часть полуострова Нормандии,

— Война решается там. — Генерал показал на восток, — Там, где сражаются массовые армии.

Мы напомнили, что некоторые генералы убеждены, будто бы исход войны решат не люди, а материалы. И хотя не намекнули на Монтгомери, Брэдли сразу догадался, о ком мы говорим. Он выдвинул вперёд свою тяжёлую нижнюю челюсть, став похожим на рассвирепевшего бульдога, и коротко, зло оценил:

— Чепуха!

Он отвернулся от карты и более спокойно пояснил:

— Танки, самолёты, пушки без людей — просто железки, скобяной товар. И что бы мы, генералы, ни думали, они, танки, самолёты, пушки, станут орудиями войны только благодаря людям, которые управляют ими, снаряжают, готовят, производят на заводах.

На протяжении боёв за Нормандию мы несколько раз встречали Брэдли, ставшего в начале августа командующим 12-й армейской группы (1-я и 3-я американские армии) и вышедшего из подчинения Монтгомери. Он не упускал случая высказать своё восхищение боевыми усилиями Красной Армии, а позже — в трудные дни разгрома гитлеровцами 1-й армии в Арденнах — даже называл её спасительницей. (Своё отношение к Советскому Союзу и Красной Армии он изменил в разгар «холодной войны», облив Красную Армию грязью: то ли потому, что к старости у него ослабла память, то ли из желания замолить «старые грехи».)

Нас не знакомили специально с верховным главнокомандующим союзными экспедиционными силами генералом Эйзенхауэром, хотя мы неоднократно встречали его на пресс-конференциях или при торжественных случаях. Он предпочитал появляться у корреспондентов, когда события на фронте развивались хорошо: возникал перед нами неожиданно, растягивая губы, как говорили корреспонденты, в «обнимающей всех улыбке». Выступал он коротко, с заранее заготовленным заявлением, отвечая на вопросы, смущался или сбивался, а при «каверзных вопросах» краснел и быстро раздражался. В союзных войсках он слыл «миротворцем», потому что постоянно улаживал трения между подчинёнными генералами и офицерами и старался делать всё, чтобы не доводить их до открытого конфликта. Американцы говорили, что Айк угождает англичанам, англичане же жаловались, что он-де навязывает им волю малограмотных в военном отношении американских генералов. Сам он не скрывал, что несёт на своих плечах самую тяжёлую ношу, и в кругу ближайших подчинённых, как передавали нам американские корреспонденты, сетовал:

— Я почти всегда знаю, что готовит германское командование, но почти никогда — что замышляет Монтгомери. Он никогда не говорит правды…

Перед последней битвой за Нормандию, когда англичане и канадцы подошли к Фалезу с севера, а американцы с юга, тяжёлые английские бомбардировщики «ланкастеры» по необъяснимой ошибке подвергли длительной и ожесточённой бомбардировке лес, росший на окраине Фалеза. В лесу только что сосредоточилась канадская дивизия, которой было приказано взять город. Мы оказались неподалёку и видели, как грузно плывущие рассыпным строем бомбардировщики стали один за другим сбрасывать свой смертоносный груз, взметавший к ясному небу фонтаны дыма, земли, срубленных сучьев и деревьев. Солдаты пытались зажечь дымовые шашки оранжевого цвета: этот цвет показывал лётчикам, где находятся союзные войска. Но в чёрной туче, повисшей над лесом, лётчикам, очевидно, было трудно разглядеть оранжевые шлейфы дыма, и они продолжали бомбить и бомбить.

Когда мы, изумлённые и возмущённые, добрались до штаба наступающего корпуса, расположенного примерно в шести-семи километрах, его офицеры развели руками: ни одна часть не сообщила, что подверглась бомбардировке своих самолётов. Лишь после нас стали появляться курьеры-мотоциклисты, кричавшие с ужасом и негодованием: ««Ланкастеры» бомбят нас! «Ланкастеры» бомбят нас!» Связь наступающей дивизии со штабом корпуса была прервана первым бомбовым ударом, и до нашего приезда штабисты пребывали в блаженном неведении.