В ореоле тьмы

– Другой месье из России, – бормочет Огюст, расслабляя бабочку на шее. – Русские, как показывает практика, не сдаются, у них нет инстинкта самосохранения, прут напролом.

– Думаешь, Альбери не выхватит своего драгоценного Боттичелли?

Огюст качает головой.

– Этот тип на телефоне поимеет его, – фыркнув, отвечает он.

И словно в подтверждение его слов, покупатель из России ставит шах и мат.

– Девяносто два миллиона, – уверенно заявляет его представительница, хотя у нее раскраснелись щеки.

– Девяносто два миллиона! – не веря собственному счастью, кричит аукционист, ведь русский клиент зараз поднял ставку на пятнадцать миллионов.

– Вот это шоу! – Огюст взбудоражен; перешептывания заполняют комнату, аукционист светится от восторга.

– Я же говорю, эти русские – сумасшедшие! – восклицает Огюст.

Альбери весь багровый от злости, а аукционист продолжает свою речь:

– Это действительно потрясающая работа, единственная в своем роде, в вашей коллекции будет нечто столь таинственное, пришедшее прямиком из эпохи Возрождения! – Нервы у всех напряжены, люди замерли в ожидании новой ставки… – Итак, девяносто два миллиона – раз, – поднимая в воздух молоток, произносит аукционист, – девяносто два миллиона – два… – Он замолкает. – Возможно, мы должны дать чуточку больше времени на размышления, месье Альбери?

Тот, густо покраснев, резко качает головой.

– Так и быть, девяносто два миллиона – три! – Такое ощущение, что стук молотка оглушает. – Продано! – кричит аукционист. – Дамы и господа, мы только что стали свидетелями нового мирового рекорда!

Зал взрывается громкими аплодисментами. Представительница поздравляет покупателя на русском, салфеткой вытирая капли пота с собственного лба.

– Немыслимо! – Огюст взбудоражен. – Я ожидал чего угодно, но и представить себе не мог, что все выйдет из-под контроля до такой степени.

Я же буравлю взглядом Тео. Он не аплодирует, выражение лица невозмутимое. Он бросает взгляд на часы, словно находиться здесь ему в тягость.

– Что там следующее в программе? – спрашиваю я, обращаясь к Огюсту.

– Если тебя интересует Айвазовский, то они решили закончить им вечер, лучшее оставили напоследок. Ты же знаешь, как это работает: надо начать и закончить на громкой ноте. – Он отслеживает мой взгляд и, хмыкнув, сообщает: – Странно, что де Лагас не поучаствовал. Ему от отчима осталась потрясающая коллекция шедевров эпохи Ренессанса. Он мог бы ее расширить.

Я бросаю любопытный взгляд на Огюста:

– А ты откуда знаешь?

– Скажем так, Жозеф был той еще акулой в мире искусства. Мимо него не проходило ничего. После его смерти Альбери мечтал выкупить эту коллекцию, и ходили слухи, что он предлагал баснословные деньги этому отпрыску, – фыркает Огюст, – но тот явно в них не нуждался. У него-то деньжат побольше, чем у обедневшего аристократа. Теодор не продал ни одной картины. Более того, он отказывает всем организаторам разнообразных выставок. Говорят, шедевры пылятся в их семейном шато всем вокруг на зависть. – Огюст бросает многозначительный взгляд на Альбери. – Были времена, когда они с Жозефом противостояли друг другу не на жизнь, а на смерть. Дело даже доходило до попыток совершения кражи. В то время у Альбери все еще были деньги… Я говорю о крупных, баснословных суммах.

– Так вот что ты имел в виду, говоря «дежавю», – наконец понимаю я.

– Именно, Беренис.

– Как думаешь, за сколько Альбери готов выкупить Айвазовского?

Огюст задумчиво пожимает плечами:

– Без понятия, искренне надеюсь, что она не достанется этому индюку и что на горизонте появится новый русский. Возможно, в нем проснутся патриотические чувства и он захочет вернуть шедевр на родину?

Огюст говорит так, будто картина и вправду создана рукой Айвазовского.

– Это твоя мечта, да? Облапошить какого-нибудь Абрамовича?

Он довольно улыбается во весь ряд белых зубов:

– Ты только представь, как весело это будет!

Я закатываю глаза и ничего не отвечаю. Весело. Мы весело совершаем преступления…

Середина аукциона проходит спокойно. Альбери покупает несколько малоизвестных картин. Огюст тоже приобретает одну.

– На холсте этой ты воссоздашь Руанский собор! Те же года, та же эпоха.

– Ну разумеется, ты купил ее не для того, чтобы повесить у себя в столовой, – язвлю я, и Огюст хмыкает.

Когда очередь доходит до Айвазовского, он замирает на своем стуле. Картину поднимают на сцену, и он хватает меня за руку.

– Беренис, ты это видишь? – шепчет он. – Это создала ты.

Он поворачивает голову в мою сторону и заглядывает мне в глаза, его же сверкают безумным блеском. Для него это знаменательный момент.

– Я сделал это: ты вошла в историю… – Его голос хрипит.

– Под чужим именем, – отзываюсь я без всякого воодушевления.

Аукционист времени не теряет и начинает свое представление: