В осаде

Гуляев слез с лошади, стал рядом. От Румянцевской, окружая высокую мажару, шагом ехали несколько всадников. На мажаре пласталось тело. По белой папахе узнали Сякина. Семь всадников — все, что осталось от эскадрона проехали в скорбном и торжественном молчании. Отзвенели булыжник и гильзы под подковами…

— Иди-ка, браток, отоспись, — сказал Гуляеву Бубнич, — да возвращайся. Дел у нас невпроворот.

— Пойду, — сказал Гуляев.

А куда было идти? Он пошел по площади, разглядывая мертвых. Вот лежала лицом вниз цепочка людей. Он обошел их. Все они были скошены очередью в спину. Неподалеку друг от друга лежали два великана. У одного трепыхалась на ветру черная грива. Гуляев, заглянув в лицо второму, почувствовал даже что-то вроде угрызения совести. Вытянув вперед руки, словно о чем-то молил кого-то, валялся на булыжниках грязной мостовой Онуфрий Полуэктов. И валялся он здесь потому именно, что вовремя очутился у пулемета на колокольне его бывший постоялец. Гуляев выпрямился. Черт с ним подумал он, хотели встать на пути революции, получили свое.

И он побрел, куда глаза глядят.

Минут через пятнадцать он подошел к изгороди полуэктовского сада. Как-никак, здесь был его временный дом.

Он вошел внутрь, открыл дверь в гостиную — там никого не было, прошел по комнатам. В них было пыльно, пусто. Ему показалось, что за одной дверью кто-то разговаривает. Он остановился. Здесь была спальня хозяев, ему туда не было доступа. Все-таки он открыл дверь. И остановился на пороге.

На высокой кровати лежал человек. Он повернул к Гуляеву перебинтованную голову. На изжелта худом щетинистом лице горячечно жили глаза.

— А, — сказал, не удивляясь, Яковлев, — уже в ЧК.

Гуляев подошел, придвинул табурет, сел.

— Я все думаю, — еще больше бледнея и торопясь, заговорил Яковлев, — может быть, правильно, что вы победили? Может быть, так и нужно, а?

— А вы сомневались?

— Видите ли, — сказал Яковлев, закрывая глаза, — я не сомневался. У вас идея, у нас контридея. Контридея всегда слабее… Но я не мог не сделать того, что сделал. В этом был мой долг. — Он закрыл глаза и хрипло задышал.

— А зачем вам нужен был склад кооперации? — спросил Гуляев.

— Отвлекали внимание… Кроме того, к тому времени мы еще не были уверены, что выйдет с хлебными складами. Но потом все продумали — вышло, — он засмеялся. — Чистая психология. Учитесь, господа большевички… Знаете, как удалось их поджечь?

Гуляев покачал головой.

— До сих пор не знаете, — уязвил Яковлев, — победители… Поясняю. Мне умирать, вам править. Поделюсь опытом. У меня в подручных ходил дьякон Дормидонт. Черногривый мастодонт., Убили вы его там, на площади. Силы феноменальной и способности к выпивке неслыханной. Мы узнали, когда дежурят ваши казаки… Большие мастера они были по самогону. Послали ночью дьякона с бачком пройти мимо склада. Конечно, по военным временам могли его тут же и шлепнуть. Но казачье — народ любопытный. Они увидели такую фигуру, да еще хмельную, арестовали, заволокли в сторожку и, конечно, конфисковали товар. Вскоре все были в лежку.

— И пьяных вы хладнокровно перебили! — с презрением сказал Гуляев. — И гордитесь удачей?

— Бросьте! — прохрипел Яковлев. — На войне, как на войне… Гуляев! — позвал он тихо. — Наклонитесь.

Гуляев наклонился.

— Мне жить не больше часа, — шептал Яковлев. — В вас есть какая-то искра порядочности… Нина… Я ее любил… Она меня едва ли… Даже, пожалуй, вы, — глаза его приоткрылись и высверкнули мгновенной, тут же угасшей враждой, — вы ей симпатичны… Но вы сами все погубили, стали следить за ее дядькой, а лазутчиков и провокаторов даже женщины не уважают…

— Кого же я спровоцировал? — с усмешкой спросил Гуляев. — Что за бред?

— Обещайте мне… — Яковлев дернулся вдруг и затих.

Гуляев посмотрел на его вытянувшееся тело и вышел.

Сил не было, вот что его мучило. Он не мог думать, не мог жалеть, не мог страдать. Там, по улицам и садам городка, погибшие его товарищи, а самый близкий — Санька Клешков — лежал, наверное, где-то в степи или в лесу…

Медленно-медленно поднялся он по лестнице. Толкнул дверь в свою комнату и встал ошеломленный. Перед картиной на стене застыла женщина в синем костюме. Она повернула к нему строгое бледное лицо. Золотая коса вздрогнула, завилась вокруг плеча.

— За мной пришли? — спросила она.

— За вами? — переспросил он. — Нет.

В эту женщину несколько дней назад, как ему казалось, он был влюблен. Но она была из другого мира, эта женщина. Шла революция, и только революции он принадлежал.

— Что мне делать теперь? — спросила она.

Он посмотрел на холст. Бежала куда-то девушка, закинув голову, разрывая грудью ветер. Куда она бежала?

— Что вам делать? — переспросил он. — А откуда мне знать… Уезжайте.

— А если останусь? Меня возьмут?

— Не знаю, — сказал он.

— Может, все-таки уехать?

— Уезжайте, — сказал он. — Нам не нужна ваша жизнь. И ваша смерть тоже.

— Они никому не нужны, — сказала она.

— Да, — подтвердил он, подошел и сел на сундук, ноги его не держали, — но тут уж никто не виноват.

И вдруг откуда-то издалека такой знакомый и молодой голос позвал:

— Володь-ка-а!