В осаде

Он расспрашивал старшего патруля, тот сказал, что они появлялись на Подьячей улице, где был склад, почти каждые полчаса, все было тихо. Первый раз они встретили сторожа около склада, тот сидел на ступенях и даже окликнул проходящих: нет ли закурить? Второй раз Иваненко прохаживался по улице. После они его не видели — это уже часов с трех ночи, но проверять не стали, решили, что старик зашел в склад.

Значит, убийство и ограбление произошло около трех. Но как могли без шума и так быстро грабители вывезти товары? Хоть было их и не так много, но все равно потребовалось бы несколько подвод. Скрипа же телег или звука колес солдаты из караульной роты не слышали. На руках перетащить все товары за полчаса, час — слишком трудно…

Ладно, гадать не будем, суммируем то, что имеем: ограбление произошло после двух, грабили профессионалы. Надо порыться в делах уездной управы и полицейского участка. Посмотреть карточки на местную шпану. Впрочем, почему обязательно местную? Сколько за эти годы прошло и осело в городишке разного люда. Могли орудовать и залетные.

Внизу разговаривали в полный голос. Сидят там за чаем, болтают. Гуляеву взгрустнулось. С момента приезда в этот городишко он все время был один. Правда, Санька Клешков — друг, но и с ним у Гуляева не всегда ладилось. Гуляев понимал — почему. Для Клешкова, как и для Иншакова, он был чужак, «белая кость».

Гуляев снова сел на сундук и уставился в стену. Картины в темноте почти не было видно. Лишь чуть-чуть выделялись на темном фоне светлые пятна — золото листьев по краям аллеи.

Можно, конечно, сходить к Саньке, но Гуляев не решился. Саньке поручено вести что-то важное, если судить по тому, как Иншаков отрезал, когда Гуляев попросил придать ему Клешкова. Впрочем, начальник мог отказать и без умысла. Он считал, что только такие пролетарии, как он, могут вершить дела мировой революции. А Гуляев — досадное недоразумение… Что ж, начальник Иншаков другим быть и не может, его не переделаешь. Но и он, Владимир Гуляев, бывший студент таков, как есть. И он тоже нужен мировой революции. Его в этом не переубедишь…

Владимир встал и спустился по винтовой деревянной лестнице. Пафнутьевна, возясь у печи, взглянула в его сторону и что-то пробурчала.

— Вы мне? — спросил Гуляев. Лучше было бы промолчать, но это было не в его характере.

— Говорю, не у себя дома, а будто хозяин.

— А-а, — сказал Гуляев, — на эту тему мы с вами не подискутируем… Можно мне чайник поставить?

— Ставь хоть бочку… Начальники!… Откуда их набрали, начальства такого, ни вида, ни ума,

Гуляев поставил чайник, долил в него ковшом воды из ведра на лавке, и сразу же пришлось выдержать новое нападение.

— Воду-то брать — это кто же велел! — подбоченившись двинулась на него Пафнутьевна. — Аль не слыхал: кто не работает, тот не ест? Ты по дому что — работал? Почто чужую воду берешь?

— Скажи, куда идти, — принесу.

— Эх, злыдень, — останавливаясь против него, пропела Пафнутьевна, суживая глаза. — Людей в могилу спосылаешь, а откуда воду берут, досель не узнал?

Гуляев остро взглянул на нее, подумал: стоит ответить или нет? Решил, что нет. Прихватил пустое ведро, стоящее на лавке рядом с полным, и вышел в сени. У самой двери в темноте наткнулся на кого-то.

— Ч-черт, — сказал он, — извините, ничего не видно.

— Нет-нет, — в ту же секунду перебил его мужской голос, — это моя вина.

Вспыхнула спичка. Перед Гуляевым стоял худощавый мужчина среднего роста в пиджаке, военных галифе и сапогах. Догоревшее пламя последний раз блеснуло в запавших, нервно мерцающих глазах.

— Что-то не узнаю вас, — сказал Гуляев, не спеша уходить.

— Гость, потому и не узнаете, — сказал в темноте незнакомец. — Разрешите представиться. Яковлев, работник здравоохранения, давний знакомый Полуэктовых. А вы, кажется, постоялец?

— Да, — сказал Гуляев, — постоялец. Работник милиции… Позвольте пройти.

— Пардон, — посторонился в темноте Яковлев. — Вы потом не зайдете ли? Перекинемся в пульку, поболтаем.

— Вы же гость, я постоялец, — сказал Гуляев, — а должны приглашать хозяева.

Он сошел по громыхающим ступеням во двор, припомнил, что колодец у конюшни, и направился туда. Луна выползала над кровлями.

Скрипел журавель, лаяли вдалеке собаки, чернело небо, загораясь бесчисленными россыпями.

«Знаете ли вы украинскую ночь? — думал Гуляев, вытягивая из колодца полное ведро. Нет, вы не знаете украинской ночи».

Едва он вошел в кухню и поставил ведро на скамью, послышалось шуршанье платья, и вошла хозяйская племянница.

— Простите, пожалуйста, — сказала она, — дядя и тетя приглашают вас на чай.

Он посмотрел в ее большие глаза, спокойно наблюдающие за ним, шаркнул ногой.

— Благодарю. Сегодня не могу, очень занят. В следующий раз, если позволите.

— Конечно, — сказала она. — Приходите, когда угодно, если вам разрешают это ваши партийные инструкции.

— На этот счет нам инструкций не давали, — сказал Гуляев, враждебно оглядывая ее. — В свою очередь, если вам нужна моя комната или просто захотите навестить квартиранта, прошу не стесняться.