В осаде

Вокруг свирепствовал ветер. Слышно было, как скрипят во тьме деревья, шуршат и состукиваются ветви. Он стоял, ждал. Из сторожки не выходили. Дом был шагах в пятидесяти. Он шагнул было в сторону и явственно услышал звук револьверного выстрела, за ним еще два. Он кинулся к дому и припал к земле у кольев ограды. Брехнула и вдруг захрипела собака, звякнула цепь. Потом он услышал крадущиеся шаги во дворе. Пока ничего нельзя было разобрать, и инстинкт разведчика приказывал ему ждать. Наконец у тускло освещенной веранды появилась плохо различимая фигура. Прижалась к двери. Послышался звук вырезаемого стекла, потом дверь раскрылась, и тот, кто открыл ее, а за ним еще трое беззвучно скользнули в дом.

Было тихо. Клешков замерзал. Он вышел в одной косоворотке, пальто и кепка остались в сторожке. Земля охолодила живот, ветер — спину. Клешков ждал. Если сейчас выстрелить, наччать панику, то, пожалуй, можно успеть добежать до исполкома, но как быть потом. А не переменят ли свое решение Семка и тот военный?

Вдруг наверху с треском вылетела, звеня осколками стекол, рама, и тотчас же в прогале окна появился и с глухим шумом упал вниз человек. Клешков подождал с минуту, но кругом царило безмолвие и только где-то в соседнем дворе исходил в хриплой ярости пес. Клешков вскочил и в несколько прыжков домчался до кустов, где должен был находиться выпрыгнуший. Тот лежал лицом к земле, со странно заведенными за спину руками.

Клешков осмотрелся и присел над лежащим. Это был высокий хорошо сложенный мужчина в сером, странно знакомом костюме. Ноги его в галифе и сапогах были широко раскинуты. Мужчина хрипел. Клешков осторожно повернул его голову и не поверил своим глазам: перед ним был Гуляев. Лицо его с ободранным кровоточащим подбородком, со слипшимися волосами совсем не походило на лицо веселого и находчивого друга. И все-таки это был он. Клешков похлопал его по щекам. Гуляев открыл глаза. Он долго щурился, всматривался в почти прислонившееся к нему лицо Клешкова, потом бормотнул:

— Санька… — и тут же дернулся. — Предатель!

Клешков наклонился к самому его уху.

— Володь, идти сможешь?

Гуляев выругался, попробовал поднять голову. Клешков распорол веревку на его руках, помог сесть.

— Володь, не перебивай, — сказал он, — слушай внимательно.

Он быстро и четко пересказал ему все, что узнал о планах подполья и повстанцев, потом поднял, поставил его и попросил пройти. Гуляев мотнул головой и чуть не упал. Но сказал, что дойдет.

— Иди, — сказал Клешков, — только вот что… Кто там в доме? Что за шум?

— Налетчики, — невнятно пробормотал Гуляев, — купца моего щупают. А купец — сам в подполье и все там оттуда. Надо всех брать.

Клешков увидел, как Гуляев, шатаясь, двинулся к саду. Он подождал, пока тот дойдет деревьев, послушал удаляющийся хруп листьев под его сапогами и, невесомо ступая, двинулся к двери дома. Щепа и листья поскрипывали под ногами. В доме слышен был шум, возня. Он подобрался к полуоткрытой двери, выдвинул вперед руку с наганом и, отведя дверь, ступил внутрь дома.

Уже в передней слышно было, как вскрикивает и стонет женщина за дверью, как невыносимо хрипит кто-то еще, как переговариваются весело напряженными голосами несколько мужчин. Клешков помедлил было перед дверью, но хрип вдруг усилился настолько, что он не выдержал, рванул дверь и остановился в ней.

В комнате горели свечи, в их свете видна была привязанная к креслу светловолосая женщина. В углу над сидевшим на полу мужчиной в гимнастерке стоял широкоплечий малый в тужурке и кепке. Его обрез был уперт в темя сидевшего. Трое других толпились над кем-то привязанным ко второму креслу, и один из них, самый высокий, все время спрашивал приглушенным голосом:

— Надумал колоться, падло? Нет? — потом они что-то делали, хрип усиливался. И снова свирепый голос высокого спрашивал: — Развяжешь язык, старая портянка? Нет?

Дверь была полуотворена, она не скрипнула, и в течение, может быть, нескольких секунд, но секунд настолько долгих, что казались нескончаемыми, Клешков был свидетелем пыток. Первой его заметила женщина и осеклась в крике. От этого оглянулся парень в кожанке и, дернувшись, вскинул свой обрез. Клешков выстрелил в него и тут же, присев на колено, выпустил все патроны в обернувшихся от кресла. Трое упали мертвыми, а длинный попытался подняться. Но военный, сидевший в углу, подбежал к нему и выстрелил в голову из обреза, перехваченного у рухнувшего бандита.

— Вовремя вы, — сказал военный, и Клешков узнал в нем руководителя городского подполья.

Не теряя времени, военный развязал женщину и старика. Старик был настолько черен лицом, что Клешков думал, что он сейчас умрет от разрыва сердца. Он сидел, ухватившись за ручки кресла, и прерывисто дышал.

— Онуфрий Никитич, надо уходить! — сказал ему военный. — Выстрелы слышали в городе, скоро буду! гости. Нина, как вы там?

— Я готова, — глухо отозвалась женщина. — Надо проверить постояльца.

Затопали шаги. Клешков с наганом и военный с обрезом кинулись к двери. Вломился дьякон.

— Живы? — завопил он оглушительно. — Спаси господи! Целы!