В осаде (СИ)

Солдаты сегодня ходят особенно гордыми, и я боюсь: если штурма не будет ещё три-четыре дня, то эти дураки могут возомнить о себе невесть что и откроют ворота в своём опьянении, чтобы показаться парадом победы перед врагом. А я снял покрывало с меча. Мне всё не даёт покоя тот алмаз, что сияет в глубине моря. Штурма не было, и преступники попросили выпустить их из тюрьмы и дать оружие: они будут защищать город. Государь дал на это соизволение, из жалости: их убьют последними; а они будут ждать этого, бедные. Подкрепления не будет, это уже ясно: мы ждали его четыре дня назад, но кто-то там, видно, перевёл стрелки, и государь теперь думает: кто бы это мог быть? Он перебирает всех и видит: это мог быть каждый. Рана на руке стала разрывать меня; быстрее бы штурм. Зачем им нужен этот город? - с его сплетнями, ревниво-следяще-косыми взглядами, обманыванием в лавках, воровством и хамством, кичливостью и заискиванием, скрипящими повозками и этими отвратительными домами, из которых выжали все соки их хозяева? Государь, и их, и наш, думает иначе: этот город - порт, и положение его весьма выгодно. Но, Боже мой! - посмотрите на нас, несчастных и скурвившихся! - неужели вы хотите быть такими же?! Бог, Бог, Бог. Я здесь родился, и, видимо, здесь умру. О такой ли только смерти я мечтал? Нет, я вообще не думал о смерти. А когда мы с тобой трахались, я и о жизни не думал. А теперь я думаю и о жизни, и о смерти, и ещё много о чём. Осада. Осада. Штурма снова не было. Этой ночью видели комету. Видели и мы, и они. Мои мысли беспорядочны и невзрачны. А именно: я хочу трахаться; я знаю, что мне осталось недолго - рука, мне кажется, гниёт. Может быть, её отрубить? Я взялся за свой двуручный меч, но у меня никак не получалось приладиться: меч тяжёл и неудобен для одной руки. Я пошёл к врачу. Я всю свою жизнь гордился, что ни разу не был у врача. Думал ли я, что мою гордость ожидает такое ничтожество? Нет, я не думал. Я гордился. Как я теперь понимаю, гордился тем же, что и все: жизнью. Где наша гордость теперь? Врач резал и промывал, клал травы и давал мне пить отраву. Я пришёл домой, и впервые мне стало жаль мою руку; я баюкал её и уговаривал, просил и молил, угрожал ей и предлагал дружбу. В конце концов, она притихла. Ха-ха-ха, как женщина! Вот я и ещё больше узнал о жизни. Теперь, наверное, ты вернёшься в город лет через двадцать. Тебе будет сорок пять. Раньше - не имеет смысла: город будет не тот. А через двадцать лет он вновь станет собой, превратится в такую же потаскуху, как и сейчас; ты вернёшься в родные стены.