В открытое небо

Ноги саднит. Кровавые мозоли полопались. Кровь хлюпает в ботинках. На минуту останавливается, достает из рюкзака чистую рубашку. Надрезает ножом и рвет на полосы – это бинты. С трудом заматывает ими ноги. Руки от холода дрожат; они так окоченели, что требуются титанические усилия, чтобы завязать с их помощью узлы.

Идти он не может, но он идет. Доходит до развилки и сворачивает на другую тропку, ведущую не на восток, куда бы ему хотелось. Куда он движется, уже непонятно, но выбирать не из чего. Продолжает волочить свои израненные ноги. И думает, что боль – это не так уж плохо, потому что раны позволяют ощущать себя живым. День клонится к вечеру, когда он видит впереди другую гору, встающую на пути. Он знает, что ждет его через час, но не останавливается. Остановиться – нет, нельзя. Подложить такую свинью Ноэль он не может.

В полном изнеможении добредает до огромной каменной глыбы, вертикальной стены в тысячу метров высотой, перекрывшей ему дорогу.

Все, конец.

Нет у него сил карабкаться на такую гору. Сейчас, когда уже слишком поздно, он понимает, что не должен был никуда уходить от самолета. Да какая теперь разница – по крайней мере, он умрет, зная, что хоть попытался.

Наконец-то можно сесть, и он садится, прислонившись спиной к отвесной скале, и прикрывает в ожидании смерти глаза. Приходит облегчение от мысли о том, что жизнь его застрахована – полис он покупал. Эта страховка поможет Ноэль хотя бы какое-то время продержаться. Она, конечно же, вернется в Швейцарию и начнет свою жизнь заново. Ему так странно думать, что у нее может быть другая жизнь, без него. Ему бы хотелось, чтобы эта другая жизнь была, но в то же время – чтобы Ноэль не оказалась на это способна. Странные желания, вроде бы противоречивые, но не слишком. Любовь и эгоизм – друзья старинные.

Вдруг его волной окатывает ужас: чтобы страховка была выплачена, должно быть найдено тело. Если тела не будет, официально его будут считать пропавшим без вести, и смерть его будет сертифицирована только спустя десять лет. Десять лет сомнений и страданий, потому что Ноэль будет цепляться за надежду, что он жив. Чтобы установить факт смерти, они должны найти тело, но ведь сюда, в то место, где он сидит, при любой зимней непогоде может свалиться целая тонна камней, и его засыплет так, что тело не найдут никогда. Эта мысль его возмущает. Поднимает взгляд вверх и в нескольких метрах над головой замечает уступ.

Вот на уступе, который виден гораздо лучше, наверняка больше шансов, что тело летом найдут. Однако забраться туда совсем не так просто. Опыта скалолазания у него никакого, да и силы кончились. Но он вложит в это дело все то немногое, что у него осталось. Последним свидетельством его любви станет смерть ради Ноэль.

Он несколько раз разводит и сводит руки, чтобы хоть немного восстановить кровоток, и вытаскивает из кармана бутылку с ромом, чтобы вылить в горло последний глоток. Ром он не любит, на его вкус, пить этот напиток – все равно что бензин глотать, зато он мгновенно согревает желудок. И он пользуется вспышкой тепла, чтобы встать на ноги и попытаться взобраться на уступ. Начинает карабкаться.

На этот уступ забраться ему удается, но в нескольких метрах над ним есть еще один – чуть больших размеров, так что на нем его труп будет гораздо легче найти летом. Только вот уж очень он труднодоступен. Но он попытается.

Он медленно нацеливается на следующий уступ, с точно рассчитанными силами и редкостным спокойствием, без опасения сорваться и разбиться об острые камни, потому что в смерти он уже вполне уверен. При каждом движении, подтягиваясь и карабкаясь на следующий камень, он думает о Ноэль, и это придает сил. Спустя полчаса он наконец забирается на следующий уступ.

Сюда он забрался. А если продолжить?

Негромкий стрекот в небе заставляет его поднять голову. Точка в небе. Далекий-далекий самолет, бесстрашно огибающий остроконечные башенки этого немыслимых размеров собора вечных снегов.

Сент-Экс…

Через мгновенье его закрывают полосы облаков, словно стирают. Он ищет иголку в стоге сена.

Гийоме снова лезет вверх.

Карабкаясь вверх, он старается не думать об израненных руках и спрашивает себя: что заставляет нас подниматься? Откуда черпаем мы силы, чтобы не дать себя смыть, как муравья в водосток? Почему мы так боремся за жизнь, которую все равно потеряем? Он не знает.

Тяжело вздыхает. На секунду останавливается на выступе, и порыв ветра хлещет его по щекам острыми льдинками. В этот самый момент к нему приходит такое ясное понимание жизни, которое возможно исключительно на краю последней пропасти, и он улыбается улыбкой обреченного. Мы боремся против невозможного, потому что каждая минута жизни – это целая жизнь. Каждая секунда – вечность.

Вытаскивает последнюю галету. Теперь у него остаются только две маленькие баночки тушенки. На глаза наворачиваются слезы – он хочет открыть их, но пальцы распухли, и ничего не получается. Темнеет, и как при замедленной съемке он ползет в гору с фонариком в зубах. Ноги горят огнем. Болит уже все тело, но останавливаться нельзя.