В открытое небо

Мермоз, засунув руки в карманы плаща, ходит кругами возле радиорубки воинской части. Накрутил уже столько, что проложил в поле борозду. Новости о спасении Гийоме туманные, в каком состоянии его обнаружили, непонятно.

Из приоткрывшейся двери выглядывает солдат:

– Месье Мермоз! На ваше имя получена радиограмма из Сантьяго-де-Чили, отправитель – месье Сент-Экзюпери.

– И что там, бога ради? Прочтите ее!

– Это очень короткое сообщение, там только вот что: «Жан, ставь на лед шампанское и три фужера».

Мермоз хохочет, и хохот его такой силы, что взмывают в воздух птицы.

Добрая весть позволяет ему вновь уйти с головой в подготовку гидроплана. Письма, которые он шлет за океан Жильберте, и те, что приходят ему, находятся в прекрасном равновесии. Он цитирует в них стихи, которые вспоминает или сочиняет сам, а она на листочках писчей бумаги, благоухающих розовой водой, рассказывает ему о приготовлениях к свадьбе: какого цвета будут цветы у алтаря и что входит в меню свадебного банкета.

С понедельника по пятницу он полностью погружен в испытания «Лате», а поздно вечером в пятницу садится в ночной поезд, и на следующее утро он уже в Париже. Подъезжает на такси забрать Сильвину из квартирки, которую та снимает вместе с подругой, и оба на два дня водворяются в номер отеля, где не вылезают из постели. Так проходят недели: череда периодов концентрации на работе и выходных, посвященных сексу с девушкой с густо накрашенными глазами.

В первых числах мая он снова провел полетные испытания «Графа Де-ла-Волькса» в режиме кругового движения и побил мировой рекорд по продолжительности полета. Машина готова. Для решающего дня – вторник, 14 мая, полнолуние – все готово.

Это его последние выходные в Париже перед тем, как отправиться в Америку и встретиться с Жильбертой и его новой жизнью. Сильвина знает, что он уезжает, она знала об этом с самой первой минуты, потому что он сам и рассказал ей о своей помолвке в Бразилии, и все было сказано предельно ясно. Но она из той породы женщин, которые верят, что если плохое не поминаешь, то оно и не происходит. Она с первого вечера знает, что Жан помолвлен и что он уедет в Америку, но не желает верить, что нечто столь ужасное может произойти. Кое-что из наркотиков она употребляет, но самый сильный дурман для нее – Мермоз.

В этот прощальный вечер они ужинают втроем, с Максом Делти. На следующее утро Мермоз должен сесть на скорый поезд до Марселя, откуда он уже вместе с «Графом Де-ла-Вольксом» отправится дальше, предприняв попытку вписать строку в историю французской авиации. Макс хочет проститься с другом на перроне, поэтому он бронирует себе номер в том же отеле окнами на Лионский вокзал.

– Да не нужно, Макс! Ненавижу прощания! – возражает Мермоз за ужином.

– Но ведь это прощание будет счастливым!

– Давайте за это выпьем!

У Сильвины под ресницами блестят слезы. Счастливым? Мужской эгоизм – колодец без дна! Сильвина смотрит на Мермоза с яростью, которая еще сильнее разжигает ее желание. Мермоз с энтузиазмом поглядывает на бутылку ледяного шампанского. Макс Делти смотрит на них обоих и думает, что остаться в отеле – отличная идея на тот случай, если завтра утром придется будить его друга звуками тромбона. Делти знает Жана ночного – падкого на женщин, не знающего границ, но он не знает Мермоза-пилота. Тот ни разу в жизни ни на минуту не опоздал на службу.

После легкой, пересыпаемой шутками беседы Делти прощается с ним в холле отеля. Мермоз закрывает дверь своего номера, и Сильвина кидается ему на шею. Срывает с себя одежду, толкает его на кровать и усаживается сверху. Любовью они занимаются с такой страстью, словно грядет конец света. И конец наступил. Уже на рассвете, когда в смятой постели воцаряется спокойствие, Сильвина, положив ему голову на волосатую грудь, спрашивает еле слышно:

– Ты вернешься, Жан?

Он вздыхает. Грудь его то поднимается, то опадает, поднимая и опуская голову Сильвины, словно покачивая на волнах.

– Мы ж об этом с тобой уже говорили. Если я упаду в море, то не вернусь больше никуда. А если долечу в Америку, то встречусь со своей невестой и женюсь на ней, – отвечает он с некоторым раздражением, ведь приходится повторять уже сказанное и хорошо известное. – Наша история была замечательной, но здесь она кончается. Разве мы с тобой об этом не говорили?

– Да-да, ты прав, разумеется. Не сердись на меня.