В открытом море

— Если потерял во время погони, то она и явилась твоим спасением. Стоит собаке хоть раз ткнуться носом в эту ветошь, как она надолго потеряет нюх. На всякий случай придется обработать подходы к пещере и каменные плиты сдвинуть. Ты мог навлечь собак, об этом надо всегда помнить.

— Я и так два раза разувался, с камня на камень прыгал и направление менял, — обидчиво сказал Витя. — Их же не тысячи были, всего две.

— Безразлично. Лишняя предосторожность никогда не повредит. Ты откуда входил?

— От белого камня.

Калужский с озабоченным видом взял из цинкового патронного ящика ветошь, банки с порошком, повесил на себя автомат и поспешно ушел. Витя надулся.

— Всегда меня маленьким считает…

— Помолчи, — оборвал его Тремихач. — С кем виделся в поселке?

— Только со своими мальчишками разговаривал, а к Катиным девушкам не заходил. У них эсэсовцы поселились. Когда пропал зондерфюрер, у гитлеровцев тревога была: машины с собаками и полицаями приехали. На улицу всем запретили выходить, и обыски делали в домах. Минькиного отца арестовали и всех рыбаков посадили на арестантскую баржу. Говорят, что какой-то «Чеем» объявился.

— Что за «Чеем»?

— Не знаю, название, наверно, такое. Мальчишки слыхали, как фашисты о нем шепчутся. Будто это какой-то особый партизанский отряд невидимок.

— Про нас, видно, сочиняют, — догадался Чижеев, — это я в садике у Кати на шофера зондерфюрера бумажку с иностранной надписью приколол: «Made in Ч. М.» Сделано, мол, черноморцами, чтобы с другими не спутали. «Че-ем» — не слово, а две буквы…

— Хватит вздор молоть! — сказал недовольный Тремихач. — Кровью не шутят. Мы здесь не для забав. Пленного гитлеровца надо скорей доставить в лесной штаб. Мы из него вытянули все, что требовалось, теперь он лишний едок и обуза. А им может понадобиться. К тому же провизионка опустела и донесение готово. Согласны со мной пойти?

— Согласны, только не за консервами. Чего такую даль тащить? Мы их поближе добудем.

* * *

В путь решено было двинуться до рассвета, то есть в такое время, когда солдат больше всего клонит ко сну.

В поход собрались Тремихач и Восьмеркин с Чижеевым. Витю пока не будили.

Девушки, заметив сборы мужчин, сразу же поднялись.

— Куда вы?

Им объяснили.

— Решение неправильное, — запротестовала Нина. — Кто будет охранять пещеру, если все мужчины уйдут? Пусть остаются отец с Витей, а я проводником пойду.

— Нам мужские руки потребуются, — сказал Тремихач. — Всюду усиленные патрули и секреты. Мы пленного поведем. Это не девичье дело.

— Как хотите, но пещеру с больными так оставлять нельзя, — заявила Катя.

— Что мне с ними делать? — в затруднении обратился Тремихач к морякам.

— Мы с Восьмеркиным одни гитлеровца дотащим! Дайте нам Витю, — сказал Чижеев.

Нина, ожидая, что Сеня поддержит ее, нахмурилась.

— Сеня, я очень прошу… у меня предчувствие.

— В предчувствия не верю. Сегодня — чисто мужское дело.

В путь друзья собирались тщательно: начистили автоматы, заново набили диски, проверили гранаты, отточили ножи, подогнали ремни походных мешков и запаслись веревками. Калужский выдал каждому по комку ветоши, густо пересыпанной каким-то остро пахнувшим порошком, и сказал:

— Аккуратней натирайте подошвы сапог лоскутками и бросайте их в разные стороны, рассчитывая не на одну, а на нескольких собак. Не забудьте это проделать и при возвращении.

— Есть не забыть!

Друзья разбудили Витю, позавтракали и вытащили из клетушки сонного корветтен-капитана.

Штейнгардт, видя, что он опять попал в руки Восьмеркина, судорожно глотнул воздух.

— Вы есть против слова начальника… Он давал мне гарантия на жизнь.

— Ладно, поживешь еще, — сказал Восьмеркин, крепко скручивая ему за спину руки. — Но если вякнешь на улице, не посмотрю и на слово… Заранее приготовься концы отдать. Понял?

— Н-нейн… Не понимаю, что есть перевод… Прошу переводчик.

— Вас ведут в штаб, хотя следовало бы отправить на виселицу, — с едкостью в голосе объяснил ему Калужский. — Конвоиры предупреждают: за всякую попытку освободиться, подать голос, позвать кого-либо на помощь — поплатитесь жизнью.

Крепко связав Штейнгардта и закутав его в маскировочную плащ-палатку, друзья пошли прощаться с больными.

Клецко лежал с угрюмо сжатым ртом. Болезнь словно высушила его: грозный боцман на постели казался маленьким и несчастным. Он покачивал забинтованной кистью руки и временами скрипел зубами. Трудно было понять, спит он или бодрствует… Друзья легко прикоснулись губами к его бледному лбу и на цыпочках отошли к Косте Чупчуренко.

В глазах салажонка уже появилось осмысленное выражение. Жар спадал. Костя слышал весь разговор с зондерфюрером и не мог понять, почему медлят с казнью.

— Повесьте здесь эту жабу, — сказал он. — Незачем другим отдавать, убежит еще. А таких нельзя живыми оставлять. Дайте хоть я… мичман ничего не скажет. Ему больше, чем мне, досталось…

— Не беспокойся, партизанам он не меньше насолил. — Восьмеркин с Чижеевым попрощались с салажонком и затем пошли к девушкам.