В открытом море

Тильда то согласно кивала, то начинала яростно мотать головой, явно не спеша идти на попятный. Но в целом было ясно, что просьбу сестры она выполнит.

– Но ты должна пообещать мне – и не просто пообещать, а поклясться! – что сразу пойдешь на «Рочестер», – потребовала Марта. – Ты должна поклясться Сердцем Господним. Ты же сама любишь бывать на «Рочестере», а на Кингз-роуд – нет, потому что в бутики тебя не пускают. Ты еще слишком маленькая, чтобы примерять женские платья.

И Тильда помчалась прочь, как всегда нарочито прихрамывая и смешно подскакивая.

Это было лучшее время дня, и Кингз-роуд манила, точно пестрый цыганский табор, своим пышным, хотя и слегка полинялым, убранством и толпами театрального люда, в назначенный час все же вылезшего из постелей, чтобы снова и снова бродить по длинным тротуарам между Слоан-сквер и Ратушей. Генрих и Марта то и дело заходили в бутики с бодрыми названиями «Гора одежды», «Оденься с головы до ног», «Добродетельная героиня», а также прозаическими – «Ковры», «Сумки» и тому подобное. Рай для детей, буйство увеселений, странного вида лавчонки, опровергающие любые устои коммерции, столь почитаемой в нашей достойной истории. Продавцы, одетые так ярко, что затмевали покупателей, вовсе и не думали их приветствовать, а либо попросту игнорировали, либо вели себя с ними настолько грубо, словно стремились во что бы то ни стало прогнать их прочь. Впрочем, и покупатели вели себя не лучше: скалились, фыркали, а предложенную им одежду, забраковав, швыряли прямо на землю. На вещах не были указаны ни цены, ни размеры, и невозможно было толком определить, что кому принадлежит, потому что вешалки и стойки с одеждой мгновенно, словно по мановению руки волшебника, перемещались из одного магазина в другой. Двери магазинов были распахнуты, и оттуда несло ладаном и грехом; вокруг царил дух ярмарочного балагана, когда исполнители пантомимы, воодушевленные приемом публики, позволяют себе забыть о бизнесе.

Генрих и Марта, точно принц и принцесса, брели по этому волшебному пестрому миру, которому предстояло просуществовать еще всего несколько лет, прежде чем чары будут нарушены. В магазине «Оденься с головы до ног» Генрих примерил синие сатиновые штаны, которые, как ни странно, отлично на нем сидели. Но Марте, караулившей его джинсы, пока он переодевался, куда больше пришлось по душе то, что парень все же решил эти штаны не покупать.

– Разве они тебе не подходят? – спросила она.

– Такие штаны у нас на континенте не носят.

– А я решила, что у тебя, может, денег не хватает.

Денег у Генриха на самом деле хватало с избытком, у него даже собственная чековая книжка имелась, но природная деликатность, вполне соответствовавшая природной гордости Марты, не позволила ему об этом упомянуть.

– Знаешь что, давай зайдем в кофе-бар.

Эти заведения в Лондоне были новинкой, хотя в Вене их имелось более чем достаточно. Сверкающая кофемашина Gaggia наливала в керамическую чашечку полтора дюйма горького напитка, и за два шиллинга влюбленные могли сидеть хоть несколько часов подряд, окутанные темно-коричневым полумраком, поставив между собой мисочку с коричневым сахаром.

– А вдруг они будут недовольны, что мы больше ничего не заказываем? – встревожилась Марта.

И снова Генрих накрыл ее руку своей ладонью с тонкими длинными пальцами. И снова она удивилась, до чего же чистая у него рука. Ее собственные руки были почти такими же грязными, как у Тильды.

– Ты ни о чем не должна беспокоиться. Сейчас это моя забота. Как тебе здесь? Нравится?

– Я пока не знаю. Я тебе потом скажу, – пообещала Марта, которой больше всего на свете хотелось, чтобы в кафе вдруг появился кто-нибудь из ее школьных подруг и увидел их с Генрихом. Они, конечно, донесли бы отцу Уотсону и монахиням, но какое это имеет значение? Пусть знают, почему она отсутствовала в школе!

– Наверное, вы, живя здесь, в Челси, часто куда-нибудь выходите?

– Разве я могу куда-то выйти? Да мне и не с кем.

– Мне кажется, тебе бы очень понравились венские кондитерские. А еще в Вене бывают очень хорошие концерты. Я бы с удовольствием познакомил тебя с моей мамой и двоюродными бабушками. Они каждую зиму берут абонемент на все концерты музыкального общества Musikverein; там исполняют, кажется, все, что только можно пожелать. Ты любишь музыку?

– Конечно, – нетерпеливо ответила Марта. – А какая музыка нравится твоим двоюродным бабушкам?

– Малер, Брюкнер…

– О, этих я ненавижу! Не желаю, чтобы меня постоянно заставляли испытывать глубокие чувства!

Генрих, склонив голову набок, посмотрел на нее из-под полуопущенных век.

– Знаешь, мне кажется, тебе грозит серьезная депрессия, – заявил он, и Марта почувствовала себя польщенной. Она считала, что до сих пор ее никто и никогда не воспринимал всерьез.

– Ты хочешь сказать, что я могу вот-вот сломаться?