В оврагах слишком много лебеды…

– Что-то вроде того, Петька, – Архип ласково взлохматил короткие волосы мальчика. – Отца моего забрали на фронт. И вот приснился ему однажды сон. Дивный Ангел смотрит на него одновременно и ласково, и с укором и говорит ему: «Спасибо, Михаил, что икону спас, за это Богородица тебе Свой Покров дарует – всю войну пройдёшь и живым домой вернёшься, а за то, что из неё стол сделал, умрёшь дома после возвращения с фронта».

Архип замолчал и стал задумчиво покусывать травный стебель.

– А дальше что? – детвора ещё ближе придвинулась из любопытства к Архипу.

– Не знаю. В первый же месяц после войны пропал мой батька. Он же тоже, как и я, пастухом был. Погнал стадо в ночное и не вернулся.

– Может, его волки съели? – робко спросил Петька.

В это время где-то там, где кончались луга и начинался лес, раздался страшный рёв. Все вздрогнули. Мальчишки прижались к пастуху.

– Не робей, ребятня, – подбадривал их Архип, – ведь с нами – крестная сила!

Архип встал, степенно, не торопясь, трижды перекрестился и поклонился до земли. И детвора повторила за своим старшим товарищем. И сразу стало всем весело на душе. И потекли уже весёлые разговоры.

2

Оставим пока Архипа с мальчиками на лугах и перенесёмся в богатый дом купца Дякина.

– Марья, подавай ужин на стол, – грозно покрикивает Степан Григорьевич на свою жену Марью Никитичну.

Марья Никитична, добрая, робкая женщина, спешит угодить строгому супругу.

– Стёпа, давай согласимся на предложение Архипа – отдадим ему в жёны нашу Любушку, ведь любят они друг друга очень. Да и хороший он парень, добрый, работящий, – умоляет его Марья Никитична.

– Нет, Марья, я своей Любе лучше богатого жениха найду! – строго говорит Степан Григорьевич.

Услышала этот разговор Любушка, заплакала, в ноги кинулась отцу:

– Батюшка мой родимый, не губи меня – люблю я Архипушку!

– Нет, Люба, и не проси – не бывать такому браку! Как скажу, так и будет. Не пара тебе Архипка, – Степан Григорьевич властно встал из-за стола. – Всё, пора спать ложиться!

Тяжело было в эту ночь всем в семье Дякиных. Степану Григорьевичу не спалось. Любушке – тоже. Всю подушку она слезами залила. Любушка, двадцатилетняя девушка, считалась первой красавицей на селе. С длинной русой косой, с тёплыми карими глазами она походила на маленькую принцессу. Характером она была в мать – такая же добрая, отзывчивая, скромная.

На душе Степана Григорьевича было неспокойно. Вышел он во двор покурить. Ветер усиливался, деревья сильно раскачивались. И их тени под луной пугали Степана Григорьевича.

– Я пришёл за обещанным! – вдруг в темноте раздался страшный нечеловеческий голос.

Степан Григорьевич заплакал, затрясся от страха:

– Приведу, приведу!

– Смотри, не обмани! Жду до рассвета на лесной опушке, что недалеко от лугов, где стадо деревенское пасётся.

Степан Григорьевич от сильнейшего страха еле открыл дверь своего дома, еле поднялся по ступенькам крыльца:

– Господи! Что я наделал!

– Стёпа, что с тобой? – воскликнула случайно проснувшаяся Марья Никитична. – Ты белее полотна.

– Беда, старуха! Беда! – зарыдал купец. – Слушай, что тебе расскажу. Давно это было, в 45-ом, как сейчас помню. Только-только война закончилась. Я тогда только начинал своё дело: начал из города возить нужные крестьянам товары и скупать у них урожай для продажи в городе. Открыл в селе свою собственную лавку. В общем, удача мне всегда сопутствовала. И односельчане меня тогда купцом прозвали. И вот однажды снарядил я обоз с овощами и поехал в город. А дорога моя лежала через луга, где отец Архипа стада пас. Еду – и вдруг слышу голос Михаила, отца Архипа: «Помоги мне, Степан, век твоего добра не забуду! Пожалей моего десятилетнего сыночка и жёнушку!». Глянул я на поляну, а там Михаил к дереву привязан, а ведьмы вокруг него танцуют, улюлюкают, кричат, смеясь: «Хороший ты, Михаил, столик смастерил!». Тут же на поляне бесы в карты играют. Испугался я, решил бежать. Страшно стало и за свою собственную жизнь, и за свой товар. Вдруг вижу – подбежал ко мне бесёнок: «Что ж ты, Стёпка, смалодушничал? Или товарища бросить хочешь? Ох, и будет мне что твоим односельчанам рассказать!». И стал я нечистого просить: «Не губи меня, бери, что хочешь, за молчание!».

– Ох, Степан Григорьевич, – Марья Никитична с укоризной покачала головой. – От людей ты утаишь, а от Бога ничего не укроется!

– Боялся я, Марьюшка, потерять авторитет односельчан, – Степан тяжело вздохнул. – И говорит мне тогда лукавый: «Душа мне твоя не нужна, она и так уже с червоточиной – всё равно моей будет. Отдай мне то, что в доме у тебя есть, а ты не знаешь». Поклялся я бесу это подарить. Возвращаюсь домой, а ты в это время от бремени разрешилась – Любушку родила, так, стало быть, её и надо бесу отдать.

Залилась горькими слезами Марья:

– Что ж ты, старый, наделал! Свою душу погубил и Любушкину хочешь погубить? Не отдам дочку!

– А я, Марья, двадцать лет думал, душа моя отцовская очень страдала. Я Любушку им не отдам. Провожай меня на верную смерть, а дочка пусть спокойно спит!

Обняла Марья Никитична мужа, расплакалась на его груди: