В ожидании

Когда шотландский терьер с блестящими глазами и видом, исполненным сознания собственной важности, вбежал в комнату, Динни обняла его так крепко, что тот чуть не задохнулся. Сжав в руках это тёплое упругое волосатое тело, девушка вновь обрела способность чувствовать. Всё её существо ощутило облегчение, но на глаза навернулись слёзы жалости. Такое странное поведение оказалось выше понимания её пса. Он лизнул Динни в нос, завилял хвостом, и ей пришлось отпустить его. Наспех одевшись, она направилась в комнату матери.

Леди Черрел, уже переодетая к обеду, расхаживала между отпертым платяным шкафом и выдвинутыми ящиками комода, размышляя, с чем ей будет легче всего расстаться ввиду приближения благотворительного базара, который призван был пополнить перед концом года приходский фонд помощи бедным. Динни, ни слова не говоря, вложила ей в руку телеграмму. Леди Черрел прочла и спокойно заметила:

— Вот то, о чём ты молилась, дорогая.

— Это самоубийство?

— Думаю, что да.

— Сказать мне Диане сейчас или подождать до утра, чтобы она выспалась?

— Лучше сейчас. Если хочешь, могу я.

— Нет, нет, родная. Это моя обязанность. Вероятно, она будет обедать у себя наверху. Завтра мы, наверно, уедем в Чичестер.

— Как всё это ужасно для тебя, Динни!

— Мне это полезно.

Девушка взяла телеграмму и вышла.

Диана была с детьми, которые изо всех сил затягивали процесс отхода ко сну, так как не достигли ещё тех лет, когда он становится желанным. Динни увела её к себе в комнату и, по-прежнему ни слова не говоря, подала ей телеграмму. Хотя за последние дни она очень сблизилась с Дианой, между ними всё-таки оставалось шестнадцать лет разницы. Поэтому девушка не сделала соболезнующего жеста, который могла бы позволить себе с ровесницей. Она никогда не знала, как Диана воспримет то или иное известие. То, которое принесла ей Динни, Диана встретила с каменным спокойствием, как будто оно вообще не было для неё новостью. Её лицо, тонкое, но потускневшее, как изображение на монете, не выразило ничего. Глаза, устремлённые на Динни, остались сухими и ясными. Она проронила только:

— Я не спущусь вниз. Завтра в Чичестер?

Динни подавила первое душевное движение, кивнула и вышла. За обедом, сидя вдвоём с матерью, она сказала:

— Хотела бы я владеть собой так, как Диана.

— Её самообладание — результат того, что она пережила.

— В ней есть что-то от леди Вир де Вир.

— Это не так уж плохо, Динни.

— Чем будет для всех нас это расследование?

— Боюсь, что её самообладание скоро ей пригодится.

— Мама, а мне придётся давать показания?

— Насколько известно, ты была последней, с кем он разговаривал. Так ведь?

— Да. Должна я рассказать о том, как он подходил к двери прошлой ночью?

— По-моему, если тебя спросят, ты должна рассказать всё, что знаешь.

Румянец пятнами выступил на щеках Динни.

— А по-моему, нет. Я этого не сказала даже Диане и не понимаю, в какой мере это может касаться посторонних.

— Я тоже не понимаю, но в данном случае мы не имеем права на собственное мнение.

— Ну, а у меня оно будет. Я не собираюсь потакать отвратительному любопытству бездельников и причинять боль Диане.

— А вдруг кто-нибудь из горничных слышал?

— Никто не докажет, что я слышала.

Леди Черрел улыбнулась:

— Жаль, твой отец уехал.

— Мама, не говори ему, что я тебе сказала. Я не желаю обременять этим совесть мужчины — довольно одной моей. У нас, женщин, она растяжимей, но это уж от природы.

— Хорошо.

— Я не стану терзаться угрызениями, если сумею что-нибудь скрыть, не подвергаясь опасности, — объявила Динни, у которой были ещё свежи воспоминания о лондонском полицейском суде. — Вообще, к чему затевать следствие, раз он умер? Это отвратительно.

— Я не должна ни поощрять, ни подстрекать тебя, Динни.

— Нет, должна, мама. Ты в душе согласна со мной.

Леди Черрел промолчала. Она действительно была согласна.