В ожидании

— Дорогая моя, отпей пару глотков — не больше. Это пятидесятипроцентный раствор летучих солей — он тебя подкрепит. Только осторожно!

Динни глотнула. Жидкость обожгла ей горло, но не сильно.

— Выпейте и вы, дядя.

Эдриен тоже сделал осторожный глоток.

— Ничто так не взбадривает, когда попадаешь в передрягу, — прибавил он.

Они снова замолчали, выжидая, пока организм усвоит снадобье. Наконец Эдриен заговорил:

— Если душа бессмертна, во что я не верю, каково сейчас бедному Ферзу смотреть на этот фарс? Мы все ещё варвары. У Мопассана есть рассказ о клубе самоубийц, который обеспечивал лёгкую смерть тем, кто испытывал в ней потребность. — Я не верю, что нормальный человек может покончить с собой — кроме разве редчайших случаев. Мы обязаны держаться, Динни, но я хотел бы, чтобы у нас устроили такой клуб для тех, кто страдает умственным расстройством, или тех, кому оно угрожает. Ну как, подбодрила тебя эта штука?

Динни кивнула.

— Порции тебе хватит примерно на час.

Эдриен встал:

— Кажется, подходит моя очередь. До свидания, дорогая, желаю удачи. Не забывай иногда вворачивать «сэр», обращаясь к судье.

Увидев, как выпрямился дядя, входя в двери зала, Динни почувствовала душевный подъём. Она восхищалась Эдриеном больше, чем любым из тех, кто ей был знаком. Девушка помолилась за него — коротко и нелогично. Снадобье, несомненно, подкрепило её: прежняя подавленность и неуверенность исчезли. Она вынула зеркальце и пуховку. По крайней мере, нос не будет блестеть, когда она встанет у барьера.

Однако прошло ещё четверть часа, прежде чем её вызвали. Она провела их, по-прежнему устремив взгляд на календарь, думая о Кондафорде и воскрешая в памяти лучшие дни, проведённые там, далёкую невозвратную пору детства — уборку сена, пикники в лесу, сбор лаванды, катание верхом на охотничьей собаке, пони, подаренного ей после отъезда Хьюберта в школу, весёлое новоселье в перестроенном доме: девушка хоть и родилась в Кондафорде, но до четырёх лет кочевала — то Олдершот, то Гибралтар. С особенной нежностью она вспоминала, как сматывала золотистый шёлк с коконов своих шелковичных червей, которые пахли так странно и почемуто наводили её на мысль о беззвучно крадущихся слонах.

— Элизабет Черруэл.

Как скучно носить имя, которое все произносят неправильно! Девушка встала, чуть слышно бормоча:

Один из негритят пошёл купаться в море.

Попался там судье и был утоплен вскоре.

Она вошла. Кто-то взял её под своё покровительство и, проводив через зал, поместил в ложу, отдалённо напоминавшую клетку. К счастью, Динни незадолго до того побывала в таком же месте. Присяжные, сидевшие прямо перед нею, выглядели так, словно их извлекли из архива; вид у судьи был забавно торжественный. Слева от ложи, у ног Динни сидели остальные негритята; за ними, до голой задней стены — десятки и сотни лиц, словно головы сардин, напиханных хвостами вниз в огромную консервную банку. Затем девушка поняла, что к ней обращаются, и сосредоточила внимание на лице судьи.

— Ваше имя Элизабет Черрел? Вы дочь генерал-лейтенанта сэра Конуэя Черрела, кавалера орденов Бани, Святого Михаила и Святого Георгия, и его супруги леди Черрел?

Динни поклонилась и подумала: «По-моему, он ко мне за это благоволит».

— И проживаете с ними в поместье Кондафорд, в Оксфордшире?

— Да.

— Мисс Черрел, вы гостили у капитана и миссис Ферз до того дня, когда капитан Ферз покинул свой дом?

— Да, гостила.

— Вы их близкий друг?

— Я друг миссис Ферз. Капитана Ферза до его возвращения я видела, если не ошибаюсь, всего один раз.

— Кстати, о его возвращении. Вы уже находились у миссис Ферз, когда он вернулся?

— Я приехала к ней как раз в этот день.

— То есть в день его возвращения из психиатрической лечебницы?

— Да. Фактически же я поселилась у неё на другой день.

— И оставались там до тех пор, пока капитан не ушёл из дома?

— Да.

— Как он вёл себя в течение этого времени?

При этом вопросе Динни впервые осознала, как невыгодно не иметь представления о том, что говорилось до вас. Кажется, ей придётся выложить всё, что она знает и чувствует на самом деле.

— Он производил на меня впечатление абсолютно нормального человека, если не считать одного — он не желал выходить и видеться с людьми. Он выглядел совершенно здоровым, только глаза были какие-то особенные: увидишь их и сразу чувствуешь себя несчастным.

— Точнее, пожалуйста. Что вы имеете в виду?

— Они… они были как пламя за решёткой — то вспыхивали, то гасли.

Динни заметила, что при этих словах вид у присяжных стал менее архивный.

— Вы говорите, он не желал выходить? И так было всё время, пока вы там находились?

— Нет, один раз он вышел — накануне ухода из дома. По-моему, его не было целый день.

— По-вашему? Разве вы отсутствовали?

— Да. В этот день я отвезла обоих детей к моей матери в Кондафорд и возвратилась вечером, перед самым обедом. Капитана Ферза ещё не было.

— Что побудило вас увезти детей?

— Меня попросила миссис Ферз. Она заметила в капитане Ферзе перемену и решила, что детей лучше удалить.

— Можете вы утверждать, что и сами заметили эту перемену?