В ожидании

— Пахнет хорошо — сразу чувствуется латакия. Но женщинам нельзя курить трубку. Впрочем, у каждого свой конёк, о котором человек не умеет судить здраво. Ваш — отвращение к сигаретам. За этим исключением вы поразительно современны, дядя. В суде я разглядывала присутствующих, и мне показалось, что единственное современное лицо — у вас.

— Не забывай, дорогая: Чичестер держится древним своим собором.

— По-моему, мы преувеличиваем степень современности в людях.

— Ты живёшь не в Лондоне, Динни. Впрочем, в известной мере ты права. Мы стали откровеннее в некоторых вещах, но это ещё не означает серьёзной перемены. Вся разница между годами моей юности и сегодняшним днём — в степени сдержанности. Сомнения, любопытство, желания были и у нас, но мы их не показывали. А теперь показывают. Я сталкиваюсь с кучей молодых универсантов: они приезжают работать в Лугах. Так вот, их с колыбели приучили выкладывать всё, что им взбредёт в голову. Они и выкладывают. Мы этого не делали, но в голову нам взбредало то же самое. Вся разница в этом. В этом и в автомобилях.

— Значит, я старомодна, — совершенно не умею выкладывать разные вещи.

— Это у тебя от чувства юмора, Динни. Оно служит сдерживающим началом и порождает в тебе застенчивость. В наши дни молодёжь редко обладает им, хотя часто наделена остроумием, но это не одно и то же. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты стали бы делать то, что они делают сейчас, будь у них способность посмеяться над собой? А ведь она и есть мерило юмора.

— Я подумаю над этим.

— Подумай, Динни, но всё-таки юмора не теряй. Для человека он то же, что аромат для розы. Ты едешь обратно в Кондафорд?

— Собираюсь. Дело Хьюберта назначат к вторичному слушанию не раньше, чем прибудет пароходом почта, а до этого ещё дней десять.

— Передай привет Кондафорду. Вряд ли для меня снова наступят такие же славные дни, как те, что мы прожили там детьми.

— Я как раз думала об этом, когда ожидала своей очереди в качестве последнего из негритят.

— Динни, ты молода для такого вывода. Подожди, влюбишься.

— Я уже.

— Что, влюбилась?

— Нет, жду.

— Жуткое занятие быть влюблённым, — сказал Хилери. — Впрочем, никогда не раскаиваюсь, что предавался ему.

Динни искоса взглянула на него и выпустила коготки:

— Не предаться ли вам ему снова, дядя?

— Куда уж мне! — ответил Хилери, выколачивая трубку о почтовый ящик. — Я вышел из игры. При моей профессии не до этого. К тому же первого раза мне хватает до сих пор.

— Да, — с раскаянием в голосе согласилась Динни, — тётя Мэй такая милочка.

— Замечательно верно сказано! Вот и вокзал! До свидания, и будь здорова. Вещи я отправил утром.

Хилери помахал девушке рукой и скрылся.

Динни вернулась в гостиницу и поднялась к Эдриену, но его в номере не оказалось. Несколько расстроенная этим, девушка отправилась в собор. Она уже собиралась присесть на скамью и насладиться успокоительной красотой здания, как вдруг увидела своего дядю. Он прислонился к колонне и разглядывал витраж круглого окна.

— Любите цветное стекло, дядя?

— Если оно хорошее — очень. Бывала ты в Йоркском соборе, Динни?

Динни покачала головой и, видя, что навести разговор на нужную тему не удастся, спросила напрямик:

— Что вы теперь будете делать, милый дядя?

— Ты говорила с Хилери?

— Да.

— Он хочет, чтобы я убрался куда-нибудь на год.

— Я тоже.

— Это большой срок, Динни, а я старею.

— Поедете с Халлорсеном в экспедицию, если он вас возьмёт?

— Он меня не возьмёт.

— Нет, возьмёт.

— Я поеду, если Диана скажет мне, что ей так угодно.

— Она этого никогда не скажет, но я совершенно уверена, что ей на какое-то время нужен полный покой.

— Когда поклоняешься солнцу, трудно уйти туда, где оно не сияет, чуть слышно произнёс Эдриен.

Динни пожала ему руку.

— Знаю. Но можно жить мыслями о нём. Экспедиция на этот раз приятная и полезная для здоровья — всего лишь в Новую Мексику. Вы вернётесь обратно помолодев, с волосами до пят, как полагается в фильмах. Вы будете неотразимы, дядя, а я так этого хочу. Требуется только одно — дать улечься суматохе.

— А моя работа?

— Ну, это уладить просто. Если Диана сможет целый год ни о чём не думать, она станет другим человеком, и вы начнёте казаться ей землёй обетованной.

Эдриен улыбнулся своей обычной сумрачной улыбкой:

— Ты — маленькая змея-искусительница!

— Диана тяжело ранена.

— Иногда мне кажется, что рана смертельна, Динни.

— Нет, нет!

— Зачем ей думать обо мне, раз я уйду?

— Затем, что все женщины так устроены.

— Что ты в твои годы знаешь о женщинах! Много лет назад я вот так же ушёл, и она начала думать о Ферзе. Наверно, я сделан не из того теста.

— Тогда Новая Мексика тем более вам подходит. Вы вернётесь оттуда «мужчиной с большой буквы». Подумайте об этом. Я обещаю последить за Дианой, да и дети не дадут ей вас забыть. Они только о вас и говорят. А я уж постараюсь, чтобы так было и впредь.

— Все это очень заманчиво, — уныло согласился Эдриен, — но я чувствую, что сейчас она ещё дальше от меня, чем при жизни Ферза.

— Так будет некоторое и даже довольно длительное время. Но в конце концов это пройдёт, дядя. Честное слово!