В ожидании Америки

Присев на ступеньки, я принялся разглядывать улицу, потирая правое, ушибленное колено, где уже расплывался синяк. К нам со всех сторон устремились зеваки – в основном уличные мальчишки и мужчины средних лет. То, что я увидел, было полнейшей фантасмагорией. Клетчатый плед, который раньше лежал на диване в московской квартире бабушки и тети, дрогнул и зашевелился; из угла кофра показалась человеческая рука. За ней последовала вторая рука, с перстнем на пальце и часами на золотом браслете, и вместе обе руки потянули плед. Мы увидели маленького человечка с чеховской козлиной бородкой, сидящего в кофре, щурящегося и пытающегося привыкнуть к лучам солнца.

Небольшая толпа римских зевак издала мощный вздох. Анджело застыл как вкопанный, его руки были простерты к небесам. Гоголевская тишина (см. финал «Ревизора») длилась минуту или две.

– Кто этот человек? – в конце концов нарушил молчание мой отец, обращаясь к тете. Голос у него был ломкий, как пожелтевшие страницы старых газет. Это как-никак была младшая сестра моей мамы. Отец имел право на свою долю братско-отеческого осуждения.

– Меня зовут Евгений, – ответил человек из кофра.

– А меня – Татьяна, – парировал отец, поведя подбородком в сторону тети. (Он имел в виду любовный треугольник в «Евгении Онегине».) Эта шутка не прошла мимо ушей итальянцев, которые наблюдали всю сцену, несмотря на то что мы говорили по-русски.

– Та-а-тья-а-на, – нараспев произнес итальянец в белой полотняной кепке, улыбаясь и выразительно жестикулируя сложенной газетой. Он был, наверное, любителем русской оперы.

Пока моя тетя, округлив газа, пыталась подыскать подходящее объяснение, невысокий мужчина вышел из кофра и сделал шаг в сторону отца, протягивая ему руку.

– Евгений Кац, – представился он. – Первая скрипка. Читал кое-что из ваших рассказов и стихов.

Он был бледный, с широкими взъерошенными бровями, в мятых черных брюках и белой рубашке.

– Что вы делаете в чемодане моей свояченицы? – спросил отец.

– Ничего, путешествую, – отозвался скрипач с самым невозмутимым видом.

– И как давно?

– Со вчерашнего дня, с Вены, то есть… еще с Москвы.

– Вы знакомы друг с другом? – продолжал допрос мой отец.

– Еще бы, мы вместе в консерве учились, – ответил человек, назвавшийся Евгением Кацем.

– Но почему вы попали в ее чемодан? Вы мне так и не ответили, – продолжал напирать отец.

– А вы не спросили, – заявил скрипач, явно довольный своим остроумным ответом.

– Слушайте, не умничайте, пожалуйста…

– Я сидел в чемодане, потому что…

– Евгений, – прервала тетя, заклиная скрипача остановиться.

– Да что там, все уже позади, – ответил он тете. – Мы уже Риме. Не нужно больше скрывать и прятаться.

Он снова повернулся к папе.

– Вы же видите, ваша свояченица вывезла меня в своем чемодане. В нем я выехал из Союза. Она меня вывезла из страны. В Вену. Теперь я здесь и собираюсь в Риме попросить политического убежища.

– Убежища… – потрясенно проговорил отец.

– Убежище, русский диссидент, сбежал, – кто-то из итальянцев, очевидно, понимал по-русски и перевел для всех собравшихся.

– Я больше не могу, – произнес отец с драматической дрожью, словно актер, обращающийся к зрителям со сцены. – Девять лет мы бились насмерть. Нас преследовали. Верстки трех моих книг были рассыпаны. Я стал запрещенным. А этот… этот пиликало просто залез себе в маньчжурский кофрик и в нем прикатил в Вену… и никто ничего не заметил!

Отец поднялся по ступенькам в здание отельчика. Я остался на улице в надежде когда-нибудь досказать эту историю до конца.

Гроза прошла стороной. Солнце вышло из-за пушистых облаков, осветив внутренности маньчжурского кофра. Я увидел розовый шерстяной сверток, перевязанный бечевкой, и, конечно же, семейные альбомы и детские книжки из серии «Библиотека приключений». Как я в детстве любил их читать, когда приезжал в гости к деду и бабке, в ту квартиру, где жила и моя тетя. «Путешествия Гулливера», «Робинзон Крузо», «Остров сокровищ»…

Евгений Кац достал сверток, развязал и размотал бечевку. Из теплых недр детского розового одеяльца показался черный футляр скрипки.

История человека из маньчжурского кофра завершилась самым счастливым образом. До сих пор, правда, я так и не докопался до истинных причин этой аферы. Между нею и Евгением, утверждает моя тетя, ровным счетом ничего не было, и я склонен ей верить. Хотя какая разница, были они любовниками или нет? Несколько раз на семейных обедах по случаю Дня Благодарения или еврейской Пасхи я спрашивал тетю, зачем она пошла на то, чтобы везти с собой в чемодане человека (оставившего, кстати, в России жену и двоих детей). Понимала ли она, чем рисковала и как ей повезло сначала на советской таможне, потом на советской границе и при въезде в Австрию? Почему она ничего не сказала даже своим родным?! В ответ тетя пожимала плечами с видом оскорбленной невинности.