В ожидании Америки

«Разиня. Неудачник, – эти слова вертелись в голове, пока я стремительно пересекал луг и перескакивал со ступеньки на ступеньку по дороге к городским воротам. – Неудачник, ты проиграл!» А другой голос говорил: «Это твоя кровь, твоя родня, она тебя растила и читала тебе стихи Есенина, когда ты был маленьким. Беги, бессердечная крыса». «Но ее блузка была почти расстегнута, – спорил первый голос, пока я преодолевал ступеньки и выходил на дорогу. – Она была уже твоя. Ну как ты мог сбежать в последний момент?»

Невдалеке от ворот Св. Франциска я увидел родителей, сидевших в расслабленных позах на каменной скамье и поедающих мускатный виноград.

– Вы слышали? Это же бабушка! Нужно что-то делать! Она потерялась, – закричал я на всю округу.

Отец открутил крышку пластмассовой бутылки и спокойно предложил мне воды. Мама также выглядела невозмутимой.

– Мама, – сказал я, – нужно что-то делать. Нужно ее спасать.

– Она не потерялась, – ответила мама. – Она просто запаниковала, потому что твоей тети нет у нее под рукой.

– Что случилось?

– После того как ты убежал на свидание, мы с папой поболтались еще по магазинам, купили ему соломенную шляпу – такую, как он всегда хотел, – потом пошли купить еще фруктов и тут-то наткнулись на бабушку. Она была одна и явно в расстроенных чувствах. Она сказала, что твоя тетя и твоя сестренка потерялись и мы должны срочно пойти на поиски. «Нужно обратиться к властям, – настаивала она. – Власти должны вмешаться».

– А вы? – я все еще не мог отдышаться.

– Я ей попыталась объяснить, что, во-первых, они не могли потеряться. Скорее всего, твоя тетя опоздала или потеряла счет времени, как это обычно бывает. Но бабушка и слушать ничего не хотела. «Я иду к властям», – твердила она. Пришлось нам с папой показать ей, где заседает местное правительство. Ты же знаешь, что она бывает непереносимо упрямой.

– Она хотела, чтобы мамочка пошла с ней к одному из капитанов-регентов, – в тон маме продолжал отец. – Персональным переводчиком.

– Подождите, я все-таки не понимаю, что же произошло, – сказал я.

– Возможно, произошло то, что они договорились встретиться, твоя тетя как всегда опоздала, а бабушка начала психовать, – ответила мама. – Поэтому она, наверное, решила помучить мою сестру в отместку за то, что та опоздала. Все это просто такая нелепость! Как можно потеряться в кукольном городке, обнесенном крепостными стенами?

– Мы ей сказали, что будем сидеть здесь и ждать до половины третьего, – добавил отец. – Единственный путь к автобусу – через эти ворота. Она прекрасно знает, где мы находимся.

И вместо того чтобы забрать бабушку из Палаццо Публико, я присоединился к родителям, сел на каменную скамью и принялся уплетать золотистые виноградины.

Минут через десять громкоговорители снова ожили: «Attenzione! Attenzione! Говорит система экстренного оповещения граждан Сан-Марино. Пожалуйста, прослушайте объявление. Пожилая женщина из России ищет свою семью. Придите за ней в радиостанцию в Палаццо Публико».

– Что они там говорят? – спросил отец. – Я понял только «синьора» и «русса».

И в этот момент, вопреки постулату Аристотеля о соотношении возможного и вероятного в искусстве, голос моей бабушки прорвался в эфир на середине предложения вместе со скрежетом и шумом потасовки в радиорубке.

– Потерялась дочка. Дочка и внучка. Возможно, это похищение. Их нужно спасти! – истерические вопли моей бабушки плыли над стенами Сан-Марино.

– Aspetate, aspetate, – встрял мужской голос диктора, сопровождаемый шипеньем и звуками возни.

– Дайте говорить! – звучно произнесла бабушка. – Фашисты!

– Ни фига себе, – сказал отец, сжимая в руке кисть винограда. – Она в эфире. Живьем. Еж твою двести.

– Спасите моих детей! – взывала бабушка. – Я требую, чтобы правительство Сан-Марино предприняло что-то прямо сейчас. Немедленно. Это дипломатический скандал. Это возмутительно! Я заставлю вас за это ответить. Доченька, где ты?

Как долго бабушкины речи сотрясали эфир Сан-Марино? Минут пять, десять? Кроме русских фраз, которыми она старалась более или менее связно передать свой страх за жизнь потерявшихся дочери и внучки, бабушка попыталась вспомнить и другие языки, на которых она когда-то говорила или которые изучала, но с тех пор уже успела позабыть.

– Майн либе тохтер, – жаловалась бабушка на идише. – Моя донька, коханая моя, – певуче тянула она по-украински. – Згода, едношчь, братерсво, – декламировала она по-польски. И в конце выдала на немецком: – Вас ист дас? Доннер-веттер!

Исчерпав весь свой запас нерусских выражений, бабушка вернулась к русскому, придав вощеному паркету памяти трагедийный блеск.