В ожидании Америки

— Ну-ка посмотри, русский малыш, — заговорила она с искусственным, жевательно-резинковым акцентом, будто бы имитирующим американский. — Ain’t this sumptn’?

Это был седан канареечно-желтого цвета, который казался горчичным в сумраке пустой парковки. Я подошел ближе. Спереди автомобиль напоминал живое существо со стеклянными, широко расставленными глазами, черными усами над верхней губой, узким ртом, полным проржавевших металлических зубов, со скобой на нижней челюсти. К передним зубам был прикреплен вздыбленный жеребец.

— Красивый, правда? — прошептала Рафаэлла, поглаживая автомобиль.

Я промолчал. Я не знал, что сказать, как реагировать. Эта старая ржавая железяка ничего мне не говорила.

— Это «Форд-Мустанг». Настоящий, — нетерпеливо добавила Рафаэлла. — Ты ведь слышал о «Мустангах», да?

— Только о лошадях, — ответил я, изучая интерьер. Кресла и вся обивка были красными, руль и рулевая колонка — черно-красными.

— Все настоящее, образца 1965 года, — сказала Рафаэлла, и ее пальцы заскользили каплями дождя по крыше и окну. На стороне водителя я заметил пару ржавых ран от ножа убийцы и длинные глубокие царапины от ногтей ревнивых любовников (или любовниц).

— У него свой характер, свой нрав, — сказала Рафаэлла, словно читая мои мысли. — И душа.

— Американская душа? — я наконец включился в игру.

— Конечно. Какая же еще? — засмеялась Рафаэлла, отбрасывая за спину длинные волосы.

— И как давно он у тебя? — спросил я.

— Вообще-то два года. Это автомобиль маминой старшей сестры. У меня потрясающая тетя, очень, очень красивая. Она замужем за миланцем — уже много-много лет. Когда-то она сама ездила на нем.

— На миланце?

— Не на миланце, а на «Мустанге».

Тут мне пришло в голову, что в СССР приобретение личного автомобиля было великим событием, так что автомобилю давали имя и почитали чуть ли не членом семьи. Наша первая машина — тольяттинские «жигули» — была ярко-красного цвета, и отец звал ее «Кора». От слова «коррида». По цвету мулеты — плаща матадора в бое быков.

— Это мальчик или девочка? — спросил я.

— Это… и то и другое, — откликнулась Рафаэлла, открывая дверь.

— Ты что, не закрываешь на ключ?

— Раньше закрывала, но замок сломался, теперь я опускаю кнопку, и кажется, будто дверь заперта. Ему уже немало лет, знаешь… — Рафаэлла села в машину и завела мотор. Из сломанного радио полились наперебой звуки разных станций.

— Иногда мотор не заводится, и я просто сижу и слушаю музыку, когда радио работает, или просто шум дождя. Отец все время твердит, чтобы я не оставляла его здесь, что мой «Мустанг» рано или поздно угонят. Мы живем не в центре, и мне нравится самой уезжать из дома и приезжать, когда захочу. Люблю свободу.

Я обошел «Мустанг» и потянул ручку пассажирской двери. Но она не открывалась.

— Sorry, mister, — сказала Рафаэлла. — Дверь открывается только с моей стороны. С твоей замок заело уже давно.

Рафаэлла выскочила из машины и откинула водительское сиденье.

— Добро пожаловать в Америку, — сказала она.

Я протиснулся на заднее сиденье. Рафаэлла залезла следом и села близко ко мне.

— Ты знаешь, что такое lover’s lane? — спросила она, вкладывая свою руку в мою. — Уголок влюбленных. Это есть во всех маленьких американских городках, — и она прикоснулась зубами к моей нижней губе.

— Угу, — промычал я, не в состоянии больше говорить по-английски.

— У тебя есть? — спросила Рафаэлла.

Я понял, о чем она спрашивает, нащупал свой бумажник и вспомнил недавний визит в аптеку, где итальянская секс-бомба царила за прилавком.

— Да, есть, — ответил я, разрывая зубами маленькую шашечку.

— Умница, — сказала Рафаэлла, — а теперь иди сюда.

Вот так случилось, что на заднем сиденье «Мустанга» мне было суждено испустить свой первый в Италии любовный крик. Он длился так долго, что, казалось, несколько поездов успело промчаться мимо нас по путям — на север в направлении Пизы, Генуи и Милана и на юг к Неаполю и еще дальше, в сторону Сицилии.

— Такой дикий, такой громкий голос, — после всего сказала Рафаэлла, одергивая свою длинную юбку. — Вот полиция нравов придет и арестует тебя.

— У вас еще есть полиция нравов? — спросил я, представляя себе сцену из неореалистического кино.

— Нет, конечно, глупенький, — она поцеловала меня в нос и вылезла из машины, чтобы я мог передвинуться на переднее сиденье. — Давай, садись вперед, я тебя подброшу домой.

Мы выехали из уголка влюбленных, и несколькими минутами позже я был дома, в нашей квартире, где родители давно уже спали и видели сны, в которых Америка была одновременно и далекой мечтой, и скорым будущим…