Читаем В ожидании дождя полностью

В ожидании дождя

Я остановился на паперти перед церковью и видел, как Энджи, задержавшись в дверях храма, разговаривает с пожилым джентльменом в костюме из сирсакера. Она пожала его трясущуюся руку своими двумя, наклонилась, прислушиваясь к нему, и широко улыбнулась, когда он договорил. Мимо них протискивалась мамаша с тринадцатилетним пухлым сыном; пацан чуть шею не свернул, пытаясь на ходу заглянуть наклонившейся Энджи в декольте. Словно почувствовав мой взгляд, он обернулся и густо покраснел, охваченный старым добрым католическим комплексом вины. Я строго погрозил ему пальцем, он спешно перекрестился и уставился вниз, себе под ноги. В следующую субботу он будет на исповеди горько каяться в низменных чувствах и греховных мыслях. Учитывая его возраст, таких чувств и мыслей у него должно быть завались — не меньше тысячи.

«— Прочитай „Богородицу“ шестьсот раз, сын мой.

— Угу, отче.

— Ослепнешь ведь, сын мой.

— Угу, отче».

Энджи спустилась вниз, лавируя между толпящимися на каменных ступенях прихожанами. Она пальцами откинула волосы со лба, хотя могла бы просто мотнуть головой — эффект был бы тот же самый. Приближаясь ко мне, она не поднимала глаз. Возможно, опасалась, что я прочту в них нечто такое, что либо сделает меня счастливым, либо разобьет мне сердце.

Она сменила прическу. Сделала короткую стрижку. Пышной гривы темно-шоколадных волос, в которых поздней весной и летом всегда начинала золотиться рыжина, этих роскошных прядей, доходивших ей до пояса и густо усыпавших не только ее, но отчасти и мою подушку, этих восхитительных локонов, требовавших не меньше часа возни перед каждым выходом в свет, — ничего этого больше не было.

Узнай об этом Бубба, он бы заплакал. Ну, может, и не заплакал бы, а взял и застрелил кого-нибудь. Для начала — ее парикмахера.

— О прическе — ни слова, — сказала она, подняв ко мне голову.

— О какой прическе?

— Спасибо.

— Нет, я серьезно, у кого тут прическа?

Ее глаза цвета карамели потемнели.

— Что ты здесь делаешь?

— До меня дошел слух, что здесь можно послушать офигительную проповедь.

Она переступила с ноги на ногу.

— Ха.

— А что, нельзя? Заодно и с тобой повидаться.

Она посмотрела на меня, и я прочитал в ее глазах обиду, стыд и уязвленную гордость.

В прошлый раз мы виделись зимой. Выпили кофе. Потом вместе пообедали. Потом пропустили по рюмке. Чисто по-дружески. А потом вдруг оказались у нее в гостиной на ковре. Наша одежда валялась на полу в столовой. В том, что произошло дальше, было много злобы, печали, жестокости, восторга и пустоты. Позже, когда мы подбирали с пола свою одежду, чувствуя, как зимний холод высасывает из тела тепло, Энджи сказала:

— У меня есть другой.

— Другой?

Я выудил из-под кресла термомайку и стал ее натягивать.

— Другой. Поэтому больше никаких встреч.

— Тогда просто вернись ко мне, и к черту этого другого.

Обнаженная по пояс и сильно этим недовольная, она взглянула на меня, пытаясь расцепить крючки бюстгальтера, обнаруженного на обеденном столе. Я-то оделся гораздо быстрее. Хорошо мужикам: трусы, джинсы, свитер, и готово.

Энджи, продолжавшая бороться с крючками, выглядела несчастной.

— Ничего у нас не выйдет, Патрик.

— Да выйдет все.

Она решительно застегнула на себе бюстгальтер, словно ставя в наших отношениях последнюю точку, и потянулась за свитером.

— Нет, не выйдет. Как бы нам этого ни хотелось. По мелочам у нас расхождений нет. Но в главном мы никогда не договоримся.

— А с другим? — спросил я, обуваясь. — С ним у тебя все в шоколаде?

— Надеюсь, что да, Патрик. Надеюсь, что да.

Она натянула на голову свитер и рукой высвободила из-под ткани гриву своих волос.

Я поднял с пола свою куртку.

— Если с другим у тебя все так хорошо, Эндж, то чем мы сейчас занимались в гостиной?

— Считай, что это нам приснилось.

Я через всю комнату бросил взгляд на ковер.

— Хороший был сон.

— Возможно, — тусклым голосом сказала она. — Но я уже проснулась.

Стоял поздний январский вечер, когда я покинул ее квартиру. Город казался напрочь лишенным красок. Я поскользнулся и, чтобы не упасть, ухватился за черный древесный ствол. И потом еще долго стоял, держась за него. Стоял и ждал, пока пустота внутри не заполнится хоть чем-нибудь.

Через какое-то время я пошел дальше. Темнело. Температура падала, а у меня не было перчаток. И ветер поднялся.

— Ты слышала о Карен Николс? — спросил я, пока мы с Энджи шагали в тени деревьев в Бей-Вилледж. В листве мелькали солнечные пятна.

— Кто же о ней не слышал?

Вечер был облачный. Кожу ласкал влажный ветер, пахнувший приближающимся ливнем. Он мылом проникал в каждую пору тела.

Энджи взглянула на толстую марлевую повязку, закрывавшую мое ухо.

— Кто это тебя так?

— Да вот, вмазали по башке разводным ключом. Сломать ничего не сломали, но синячище знатный.

— Внутреннее кровотечение?

— Было, — кивнул я. — В травмопункте все промыли.

— Удовольствие еще то, подозреваю.

— Ниже среднего.

— Что-то часто тебе морду бьют, Патрик.